можетъ, еще не скоро придетъ. Мое пребываніе въ этой юдоли плача такимъ образомъ могло затянуться на неопредѣленно долгое время.
Въ самомъ мрачномъ настроеніи я вернулась въ прежнюю камеру, гдѣ меня встрѣтили радушно, но съ большимъ удивленіемъ. Посыпались вопросы, пошли догадки, и Сонька рѣшила, что не получена «бумага», и меня отправятъ въ слѣдующее воскресенье. Я полу-лежала на нарахъ и обдумывала свое положеніе. Какъ жить, какъ вести себя въ этой ужасной тюрьмѣ, чтобы выйти изъ нея неискалѣченною умственно и физически? Какъ нормировать свои поступки, чтобы, цѣною минимума непріятностей и волненій, отстоять свое человѣческое достоинство и добиться признанія за мною элементарныхъ правъ, облегчающихъ самую возможность жить въ невозможной обстановкѣ?—Погруженная въ свои невеселыя думы, я не замѣтила, какъ въ камеру вошла старшая надзирательница; она приблизилась ко мнѣ и грубо ткнула пальцемъ въ бокъ со словами:
— Ты чего разлеглась?
Я вскочила, какъ ужаленнная. Дерзость надзирательницы переполнила чашу испытанной мною горечи, и выраженіе моего лица было таково, что заставило ее отступить на нѣсколько шаговъ. Внѣ себя, я сказала ей, что она не имѣетъ права такъ обращаться съ заключенными, и чтобы она сейчасъ же убралась изъ камеры. Она что-то пробормотала въ дверяхъ, что днемъ лежать не позволяется. Со всѣхъ сторонъ послышались одобренія арестантокъ; всѣ были довольны, что старшей данъ отпоръ. Нѣкоторыя высказывали сожалѣніе, что онѣ съ своей стороны не могутъ заставить ее обращаться съ ними болѣе человѣчно.
— Вы—дѣло другое, сказала одна арестантка, сегодня вы здѣсь, а завтра васъ нѣтъ. А намъ съ нею годами жить.
— Теперь что, сказала другая,—теперь она золото противъ прежняго. Я сидѣла здѣсь, когда еще она не заму-
