Ее отличала какая-то холодная жестокость, обусловленная отчасти природнымъ характеромъ, отчасти же сознательно поставленною цѣлью придерживаться въ отношеніи къ арестанткамъ опредѣленной системы дѣйствій. Она полагала, что только суровая дисциплина и безстрастно-пренебрежительное третированіе арестантокъ способны поддерживать престижъ власти, внушающій заключеннымъ страхъ и покорность. Она гордилась своимъ искусствомъ держать арестантокъ въ повиновеніи, и, когда Куликова плаксивымъ голосомъ жаловалась, что арестантки ее обижаютъ, что онѣ ей не даютъ покою, она упрекала свою помощницу въ томъ, что та не слѣдуетъ ея примѣру.
— Съ ними, Куликова, надо умѣть обращаться. Я уже знаю ихъ пять лѣтъ—всѣхъ-бы на одной веревочкѣ повѣсить.
Арестантки, дѣйствительно, ея сильно боялись. Даже Сонька, ненавидѣвшая ее, считала необходимымъ въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ, задобрить ее льстивыми рѣчами. Когда бывало Сонька стучитъ въ дверь, зная, что въ корридорѣ сидитъ «старшая», она подобострастно взывала:
— Пани, панютка, пани!
День тянулся безконечно. Хоть-бы скорѣе ночь пришла, думала я, хоть-бы скорѣе прошла, чтобы уйти отсюда.
Наконецъ, пришло желанное воскресенье. Съ нетерпѣніемъ считала я сначала часы, а потомъ минуты. Я расплатилась съ Сонькой и попрощалась съ камерой. Въ одиннадцать часовъ меня позвали въ контору. Я очутилась въ знакомой ужъ мнѣ комнатѣ, теперь наполненной арестантами, солдатами и надзирателями. Конвойные осматривали вещи арестантовъ, снаряжаемыхъ въ этапъ. Я стояла и ждала, пока очередь дойдетъ до меня.
Къ ужасу моему, оказалось, что о моей отправкѣ требуется особое распоряженіе, которое еще не получено и, быть
