носиться по тѣсному проходу между нарами, отъ дверей къ печкѣ и обратно, напѣвая въ то же время какіе-то звуки. Такъ она плясала до полнаго утомленія, къ величайшей потѣхѣ камернаго населенія. Я сидѣла на нарахъ и позвала къ себѣ ея мальчика. «Боюсь, она будетъ бить», отвѣтилъ онъ и остался на мѣстѣ. Сумасшедшая, услыхавъ наши переговоры, кинулась ко мнѣ съ крикомъ: «Чего тебѣ надо?» Возможно, что мнѣ бы плохо пришлось, еслибы арестантки ее не оттащили. Сумасшедшую скоро увели въ уѣздную полицію.
Наступила сравнительная тишина. Безпрестанно лишь доносились со всѣхъ камеръ не прекращавшіеся стуки въ двери,—стуки, обозначавшіе, что какая-нибудь арестантка проситъ, выпустить ее изъ камеры. Слышалась также злобная отповѣдь Куликовой (рыжей надзирательницы):
— Чтобы васъ холера взяла, стаканъ чаю не дадутъ выпить.
Послѣ такого реприманда Куликова все-таки шла отпирать дверь и дальнѣйшія свои дѣйствія соображала съ состояніемъ, а также со степенью силы и мужества выпускаемой арестантки. Если выходила женщина бойкая и умѣющая за себя постоять, она вкрадчивымъ голосомъ замѣчала, что она пошла отворять, лишь только услышала стуки; при этомъ она указывала на свои руки и жаловалась на мозоли отъ замковъ. Если же виновницей стуковъ оказывалась арестантка слабая и робкая, то Куликова дѣлала ей приличное внушеніе въ видѣ весьма ощутительнаго толчка, отъ котораго та иногда вылетала изъ камеры. Наоборотъ, старшая надзирательница, когда раздавались стуки, относилась къ нимъ съ величайшимъ равнодушіемъ; она просто игнорировала ихъ—не бранила и не шла на зовъ. Она отворяла дверь лишь тогда, когда стуки изъ одной и той же камеры долго не прерывались. Когда же какая-нибудь арестантка ее безпокоила второй разъ, то она подходила къ окошечку въ двери и говорила категорически:
— Ты сейчасъ была, тебѣ незачѣмъ ходить.
