басы и сыра, но и это лежало за окномъ, около котораго спали арестантки, такъ что достать было невозможно. Вообще же всѣ арестантки держали свою провизію подъ подушками, или точнѣе подъ кучами всякаго рода тряпья, замѣнявшими подушки. Мнѣ было жутко; я не рѣшалась повернуться спиною къ старухѣ и въ одномъ положеніи пролежала нѣсколько часовъ. Нервы мои были сильно утомлены, и я боролась со сномъ. Каждый разъ, когда я начинала дремать, и просыпалась, какъ ужаленная, отъ пронзительнаго взгляда неподвижно стоявшей старухи. Уже стало свѣтать. Не знаю, чѣмъ-бы это кончилось, еслибы не проснулась Сонька и не обратила вниманія на старуху.
— Ты чего тутъ стоишь?—закричала она ей,—иди сейчасъ-же на свое мѣсто!
Старуха безмолвно подчинилась и ушла подъ нары. Сонька потушила лампу, спросила, хорошо ли мнѣ спать, и улеглась снова. Черезъ нѣсколько минутъ заснула и я.
Когда я проснулась, было уже совсѣмъ свѣтло, и арестантки одѣвались или умывались надъ парашкою. Невозможно было долѣе оставаться въ зловонной атмосферѣ камеры; мнѣ казалось, что я дышу зараженнымъ, отравленнымъ воздухомъ. Но только тогда, когда всѣ ужъ были готовы къ повѣркѣ, явилась надзирательница, высокая, рыжая женщина, и отворила дверь. Всѣ выбѣжали во дворъ подышать воздухомъ. Покамѣстъ убирали парашку, заносили воду, вытаскивали сѣнники и одѣяла, дверь оставалась отворенною, и изъ камеры валилъ паръ. Я была на дворѣ вмѣстѣ съ другими. Вдругъ раздался крикливый голосъ надзирательницы, на который никто не обратилъ вниманія. Я вошла въ камеру, и моимъ глазамъ представилась слѣдующая картина.
Рыжая надзирательница стояла нагнувшись и изъ-подъ наръ тащила какое-то существо, крича во все горло:
— Иди, подлая. И смерти-то на тебя, холера, нѣтъ!
«Подлую», наконецъ, вытащили и вывели на дворъ. Это
