— Не бойтесь, барышня, прибавила она, я чистая.
Сонька, дѣйствительно, была опрятнѣе другихъ. Она имѣла собственное бѣлье, отличавшееся чистотою; казенное платье, которое она носила, тоже было довольно чисто, хотя въ тюрьмѣ выдавалось каждой арестанткѣ одно платье на все время пребыванія въ ней. Сонька стирала свое платье при каждомъ удобномъ случаѣ, хотя-бы даже въ грязной парашкѣ. Она имѣла свою подушку съ чистою наволочкою, вопреки тюремнымъ правиламъ, не допускавшимъ подобной роскоши. Очевидно, Сонька не даромъ кокетничала съ надзирателями: ей дѣлались уступки, на многое смотрѣли сквозь пальцы, и вообще она пользовалась привилегированнымъ положеніемъ.
Въ камерѣ стоялъ невыносимый смрадъ. Вздохамъ и стонамъ спящихъ не было конца. Поднарное населеніе не переставало шевелиться. Спать я совсѣмъ не могла и лежала словно въ лихарадкѣ, испытывая брезгливое ощущеніе ко всему безобразному тряпью рваныхъ халатовъ, грязныхъ сѣнниковъ и отвратительныхъ лохмотьевъ, на которыхъ и подъ которыми ютились грязныя арестантки, жавшіяся одна къ другой, чтобы было теплѣе. Я не была въ состояніи отдать себѣ отчета во всемъ происшедшемъ со мною въ продолженіе послѣднихъ 4—5 часовъ; чувствовала только, что мнѣ хотѣлось-бы вырваться отсюда, вырваться сейчасъ-же и во что бы то ни стало. Я сознавала, что это невозможно: но меня поддерживала мысль, что въ воскресенье идетъ этапъ, и меня отправятъ. Это мнѣ сказала Сонька, и я хотѣла ей вѣрить.
Вдругъ что-то внизу сильно зашевилилось, и изъ-подъ наръ, стала вылѣзать одна изъ нижнихъ обитательницъ, та самая сѣдая старуха, которая прежде на меня произвела особеннное впечатлѣніе. Она вся тряслась отъ холода и подошла къ печкѣ грѣться. Такимъ образомъ она очутилась какъ-разъ около меня и стала смотрѣть на меня въ упоръ. Мнѣ казалось, что она страшно голодна и готова хоть насильно взять что-нибудь поѣсть. У меня не было ничего, кромѣ кол-
