Байроновскіе звуки раздаются во всѣхъ сонетахъ относящихся прямо или косвенно къ Одесскимъ Данаидамъ. Всего сильнѣе запечатлѣно байронизмомъ окончаніе извѣстнаго сонета ХII (Rezygnacуа), въ которомъ онъ такимъ образомъ опредѣляетъ свое окаменѣлое сердце: «И какъ разоренный храмъ оно въ пустынѣ—Рушится и гибнетъ: жить въ его святынѣ—Божество не хочетъ, человѣкъ не смѣетъ». Приведемъ еще одно мѣсто того-же рода въ сонетѣ XIV: «Я наслаждаться радъ, но обольщать не стану—изъ гордости. Дитя! я пересохшій злакъ—ты только разцвѣла а я давно ужъ вяну—твоя обитель—свѣтъ, моя-жъ кладбище, тьма—Такъ вейся-жъ юный плющъ вкругъ тополей зеленыхъ Давъ мѣсто терніямъ при гробовыхъ колоннахъ». Если-бы оставалось еще какое-либо сомнѣніе относительно байронизма Мицкевича, то оно должно-бы разсѣяться въ виду новаго весьма крупнаго произведенія «Конрада Валленрода» до того проникнутаго духомъ Байрона, что Ев. Баратынскiй при поднесеніи Мицкевичу прощальнаго подарка отъ его почитателей въ Москвѣ выразился такъ: Когда тебя Мицкевичъ вдохновенный—я застою у байроновскихъ ногъ»... Валленродъ переноситъ насъ въ Москву. Мнѣ слѣдуетъ уяснить какъ созрѣвало и слагалось это дивное произведеніе навѣянное Байрономъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и въ высокой степени оригинальное.
Въ Москвѣ Мицкевичъ на первыхъ порахъ сосредоточился, уединился и готовилъ историческую поэму, о которой ничего никому не сообщалъ, сильно побаиваясь пройдетъ-ли она чрезъ цензуру (Korresp. 1,15). Опасность грозила-бы поэмѣ если-бы догадались что въ ней изображены энергическiя чувства современнаго человѣка, но поэтъ предваряетъ читателя въ самомъ введеніи, что онъ будетъ повѣствовать только о томъ какъ любящія сердца, расторгнутыя враждою народовъ вновь
