малъ». — На этихъ словахъ обрывался переводъ у Пушкина, но въ переводѣ П. П. Семенова имѣются еще стихи: «Что золотая цѣпь сочувственной природы Связала, разорвутъ враждой своей народы, Народы разорвутъ, но любящихъ сердца Вновь сочетаетъ пѣснь народнаго пѣвца»... Присовокупимъ: не одна только пѣснь пѣвца; каждый изъ насъ можетъ изображать собою вѣтки хмѣля перескакивающаго съ одного берега на другой.
Когда Мицкевичъ писалъ Валленрода, онъ несомнѣнно сознавалъ въ себѣ способность служить связью соединяющею обѣ литературы, онъ и былъ съ этой стороны привѣтствуемъ русскими поклонниками его могучаго дарованія. Это дарованіе было многостороннее и совмѣщало въ себѣ феноменальнымъ образомъ рѣдко согласуемыя противоположности. Если возьмемъ за основаніе школьное дѣление поэзiи на роды и виды, онъ былъ и первоклассный эпикъ и мощный лирикъ, обладающій титаническою силою, притомъ, что всего замѣчательнѣе, онъ бывалъ и тѣмъ и другимъ поперемѣнно, такъ что оба настроенiя чередовались въ немъ въ различные перiоды жизни и дѣятельности. Порою бывалъ онъ божественно объективнымъ пѣвцомъ природы и людей, причемъ его я почти безслѣдно пропадало въ изображаемомъ предметѣ, становилось неуловимымъ, какъ по понятіямъ религiознымъ неуловимъ Богъ вездѣсущій въ природѣ, но не зримый воочію нигдѣ. Я употребилъ слово: «почти», потому что до полной гомеровской и шекспировской объективности, составляющей верхъ классическаго, а можетъ быть и всякаго искусства, Мицкевичъ не дошелъ, во всякомъ случаѣ онъ обладалъ этимъ качествомъ въ весьма высокой степени. Но еще чаще являлся Мицкевичъ изстрадавшимся, недовольнымъ и бунтующимъ противъ существующаго порядка мятежникомъ, относящимся къ существующему не съ жалкою ироніею пессимиста Байрона и не съ охлажденнымъ вследствие сомнѣнія и озлобленнымъ умомъ Пушкина, но съ чувствомъ слѣпаго Самсона, поставленнаго въ храмѣ Газскомъ: «Потрясти
