отечество, наука, и слава и друзья. Сначала онъ думалъ что помирится съ тѣмъ, что Марiя чужая жена и что вышедши замужъ она заживо похоронена. Онъ будетъ обходиться съ нею какъ съ постороннею, какъ съ другомъ, ему столь мало нужно, быть близъ нея, слышать отъ нея ласковое слово, но бышеная ревность взяла въ концѣ концовъ верхъ и вскипѣла. Съ кинжаломъ въ рукахъ онъ отправляется на брачный пиръ нацѣдитъ багрянаго вина или удавить ее своими руками. Но у кого достанетъ духу убить ее, такую добрую и нѣжную. — Я лишь пойду, думаетъ онъ и стану на этомъ пиру въ лохмотьяхъ, да съ кипарисовою вѣткою, да поражу ее взоромъ. О это будетъ взглядъ эмѣиный, который «пронижетъ голову и въ мозгъ ея вопьется»... Но и этотъ молчаливый укоръ будетъ по отношению къ ней несправедливъ: «старалась-ли она меня завлечь, Со мною заводя кокетливую рѣчь? Иль мой дразнила жаръ надеждою лукавой?—Нѣтъ, виноватъ во всемъ онъ одинъ, создавшiй для себя адъ и опоившій себя отравой. Онъ готовъ молить ее о томъ, чтобы она вспомнила о немъ изрѣдка, проронила слезку, черной лентой оттѣнила свой нарядъ. Но тутъ то и подымается въ душѣ страдальца иное чувство, глубокое, сильное, выдѣляющее его изъ сонма сантиментальныхъ, но плаксивыхъ Сенъ-При и Вертеровъ, чувство гордости мужской (я не унижусь до моленiя чтобъ пожалѣли мертвеца). Послушай, ксендзъ, говоритъ онъ, не сказывай что умеръ я въ отчаяньѣ.... «Нѣтъ, ты скажи что я веселый и румяный о томъ Кого любилъ совсѣмъ не вспоминалъ, Съ друзьями бражничалъ, игралъ, Любилъ разгулъ, вино, тревогу. И какъ то разъ хмѣльной среди развратныхъ дѣлъ Переломилъ себѣ въ безумной пляскѣ ногу, И тутъ-же пьяный околѣлъ!».....
Есть въ польской литературѣ эротическiя произведенія болѣе изящныя, болбе эеирныя, съ болѣе блестящими образами и красками, но и во всемірной литературѣ мало такихъ, въ которыхъ бы страданiя неудовлетворен-
