ѣздила въ Петербургъ, и про особенную милость государя къ старшему сыну.
— Вотъ и Лаврентій, — сказалъ Вронскій, глядя въ окно, — теперь пойдемте, если угодно.
Старый дворецкій, ѣхавшій съ графиней, явился въ вагонъ доложить, что все готово, и графиня поднялась, чтобъ идти.
— Пойдемте, теперь мало народа, — сказалъ Вронскій.
Дѣвушка взяла мѣшокъ и собачку, дворецкій и артельщикъ — другіе мѣшки. Вронскій взялъ подъ руку мать; но когда они уже выходили изъ вагона, вдругъ нѣсколько человѣкъ съ испуганными лицами пробѣжали мимо. Пробѣжалъ и начальникъ станціи въ своей необыкновеннаго цвѣта фуражкѣ. Очевидно, что-то случилось необыкновенное. Народъ отъ поѣзда бѣжалъ назадъ.
„Что?.. что?.. гдѣ?.. бросился!.. задавило!..“ слышалось между проходившими.
Степанъ Аркадьевичъ съ сестрой подъ руку, тоже съ испуганными лицами, вернулись и остановились, избѣгая народа, у входа въ вагонъ.
Дамы вошли въ вагонъ, а Вронскій со Степаномъ Аркадьевичемъ пошли за народомъ узнавать подробности несчастія.
Сторожъ, былъ ли онъ пьянъ, или слишкомъ закутанъ отъ сильнаго мороза, не слыхалъ отодвигаемаго задомъ поѣзда, и его раздавили.
Еще прежде, чѣмъ вернулись Вронскій и Облонскій, дамы узнали эти подробности отъ дворецкаго.
Облонскій и Вронскій оба видѣли обезображенный трупъ. Облонскій видимо страдалъ. Онъ морщился и, казалось, готовъ былъ плакать.
