Левинъ откинулся назадъ на стулъ, лицо его было блѣдно.
— Но я бы совѣтовалъ тебѣ рѣшить дѣло какъ можно скорѣе, — продолжалъ Облонскій, доливая ему бокалъ.
— Нѣтъ, благодарствуй, я больше не могу пить, — сказалъ Левинъ, отодвигая свой бокалъ. — Я буду пьянъ… Ну, ты какъ поживаешь? — продолжалъ онъ, видимо желая перемѣнить разговоръ.
— Еще слово: во всякомъ случаѣ совѣтую рѣшить вопросъ скорѣе. Нынче не совѣтую говорить, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ. — Поѣзжай завтра утромъ классически дѣлать предложеніе, и да благословитъ тебя Богъ…
— Что же ты все хотѣлъ на охоту ко мнѣ пріѣхать? Вотъ пріѣзжай весной, — сказалъ Левинъ.
Теперь онъ всею душой раскаивался, что началъ этотъ разговоръ со Степаномъ Аркадьевичемъ. Его особенное чувство было осквернено разговоромъ о конкуренціи какого-то петербургскаго офицера, предположеніями и совѣтами Степана Аркадьевича.
Степанъ Аркадьевичъ улыбнулся. Онъ понималъ, что́ дѣлалось въ душѣ Левина.
— Пріѣду когда-нибудь, — сказалъ онъ. — Да, братъ, женщины — это винтъ, на которомъ все вертится. Вотъ и мое дѣло плохо, очень плохо. И все отъ женщинъ. Ты мнѣ скажи откровенно, — продолжалъ онъ, доставъ сигару и держась одною рукой за бокалъ, — ты мнѣ дай совѣтъ.
— Но въ чемъ же?
— Вотъ въ чемъ. Положимъ, ты женатъ, ты любишь жену, но ты увлекся другою женщиной…
— Извини, но я рѣшительно не понимаю этого, какъ бы… все равно, какъ не понимаю, какъ бы я теперь,