— Подай другую, — обратился Степанъ Аркадьевичъ къ татарину, доливавшему бокалы и вертѣвшемуся около нихъ, именно когда его не нужно было.
— Затѣмъ тебѣ знать Вронскаго, что это одинъ изъ твоихъ конкурентовъ.
— Что такое Вронскій? — сказалъ Левинъ, и лицо его изъ того дѣтски-восторженнаго выраженія, которымъ только что любовался Облонскій, вдругъ перешло въ злое и непріятное.
— Вронскій — это одинъ изъ сыновей графа Кирилла Ивановича Вронскаго и одинъ изъ самыхъ лучшихъ образцовъ золоченой молодежи петербургской. Я его узналъ въ Твери, когда я тамъ служилъ, а онъ пріѣзжалъ на рекрутскій наборъ. Страшно богатъ, красивъ, большія связи, флигель-адъютантъ и вмѣстѣ съ тѣмъ очень милый, добрый малый. Но болѣе чѣмъ просто добрый малый. Какъ я его узналъ здѣсь, онъ и образованъ, и очень уменъ; это человѣкъ, который далеко пойдетъ.
Левинъ хмурился и молчалъ.
— Ну-съ, онъ появился здѣсь вскорѣ послѣ тебя, и, какъ я понимаю, онъ по уши влюбленъ въ Кити, и ты понимаешь, что мать…
— Извини меня, но я не понимаю ничего, — сказалъ Левинъ, мрачно насупливаясь. И тотчасъ же онъ вспомнилъ о братѣ Николаѣ и о томъ, какъ онъ гадокъ, что могъ забыть о немъ.
— Ты постой, постой, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, улыбаясь и трогая его руку. — Я тебѣ сказалъ то, что я знаю, и повторяю, что въ этомъ тонкомъ и нѣжномъ дѣлѣ, сколько можно догадываться, мнѣ кажется, шансы на твоей сторонѣ.
