— Я?.. — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, — ничего такъ не желалъ бы, какъ этого, ничего! Это лучшее, что могло бы быть.
— Но ты не ошибаешься? Ты знаешь, о чемъ мы говоримъ? — проговорилъ Левинъ, впиваясь глазами въ своего собесѣдника. — Ты думаешь, это возможно?
— Думаю, что возможно. Отчего же невозможно?
— Нѣтъ, ты точно думаешь, что это возможно? Нѣтъ, ты скажи все, что́ ты думаешь! Ну, а если, если меня ждетъ отказъ!.. И я даже увѣренъ…
— Отчего же ты это думаешь? — улыбаясь на его волненіе, сказалъ Степанъ Аркадьевичъ.
— Такъ мнѣ иногда кажется. Вѣдь это будетъ ужасно и для меня, и для нея.
— Ну, во всякомъ случаѣ для дѣвушки тутъ ничего ужаснаго нѣтъ. Всякая дѣвушка гордится предложеніемъ.
— Да, всякая дѣвушка, но не она.
Степанъ Аркадьевичъ улыбнулся. Онъ такъ зналъ это чувство Левина, зналъ, что для него всѣ дѣвушки въ мірѣ раздѣляются на два сорта: одинъ сортъ — это всѣ дѣвушки въ мірѣ, кромѣ нея, и эти дѣвушки имѣютъ всѣ человѣческія слабости, и дѣвушки очень обыкновенныя; другой сортъ — она одна, не имѣющая никакихъ слабостей и превыше всего человѣческаго.
— Постой, соуса возьми, — сказалъ онъ, удерживая руку Левина, который отталкивалъ отъ себя соусъ.
Левинъ покорно положилъ себѣ соуса, но не далъ ѣсть Степану Аркадьевичу.
— Нѣтъ, ты постой, постой, — сказалъ онъ. — Ты пойми, что это для меня вопросъ жизни и смерти. Я никогда ни съ кѣмъ не говорилъ объ этомъ. И ни съ кѣмъ я не могу говорить объ этомъ, какъ съ тобой. Вѣдь вотъ мы съ