Вѣдь..... Онъ не могъ продолжать, рыданіе остановилось у него въ горлѣ.
Она захлопнула шифоньерку и взглянула на него.
— Долли, что̀ я могу сказать?.... Одно: прости..... Вспомни, развѣ девять лѣтъ жизни не могутъ искупить минуты, минуты.....
Она опустила глава и слушала, ожидая, что̀ онъ скажетъ, какъ-будто умоляя его о томъ, чтобы онъ какъ-нибудь разувѣрилъ ее.
— Минуты увлеченья..... выговорилъ онъ, и хотѣлъ продолжать, но при этомъ словѣ, будто отъ физической боли, опять поджались ея губы и опять запрыгалъ мускулъ щеки на правой сторонѣ лица.
— Уйдите, уйдите отсюда! закричала она еще пронзительнѣе, — и не говорите мнѣ про ваши увлеченія и про ваши мерзости!
Она хотѣла уйти, но пошатнулась и взялась за спинку стула, чтобъ опереться. Лицо его расширилось, губы распухли, глаза налились слезами.
— Долли! проговорилъ онъ, уже всхлипывая: — Ради Бога, подумай о дѣтяхъ, они не виноваты. Я виноватъ, и накажи меня, вели мнѣ искупить свою вину. Чѣмъ я могу, я все готовъ! Я виноватъ, нѣтъ словъ сказать, какъ я виноватъ! Но, Долли, прости!
Она сѣла. Онъ слышалъ ея тяжелое, громкое дыханіе, и ему было невыразимо жалко ее. Она нѣсколько разъ хотѣла начать говорить, но не могла. Онъ ждалъ.
— Ты помнишь дѣтей, чтобы играть съ ними, а я помню и знаю, что они погибли теперь, сказала она видимо одну изъ фразъ, которыя она за эти три дня не разъ говорила себѣ.
Она сказала ему «ты», и онъ съ благодарностью взгля-
