Увидавъ мужа, она опустила руки въ ящикъ шифоньерки, будто отыскивая что-то, и оглянулась на него только когда онъ совсѣмъ вплоть подошелъ къ ней. Но лицо ея, которому она хотѣла придать строгое и рѣшительное выраженіе, выражало потерянность, и страданіе.
— Долли! сказалъ онъ тихимъ, робкимъ голосомъ. Онъ втянулъ голову въ плечи и хотѣлъ имѣть жалкій и покорный видъ, но онъ все-таки сіялъ свѣжестью и здоровьемъ; Она быстрымъ взглядомъ оглядѣла съ головы до ногъ его сіяющую свѣжестью и здоровьемъ фигуру. «Да, онъ счастливъ и доволенъ!» подумала она: «а я?.... И эта доброта противная, за которую всѣ такъ любятъ его и хвалятъ; я ненавижу эту его доброту», подумала она. Ротъ ея сжался, мускулъ щеки затрясся на правой сторонѣ блѣднаго, нервнаго лица.
— Что̀ вамъ нужно? сказала она быстрымъ, не своимъ, груднымъ голосомъ.
— Долли! повторилъ онъ съ дрожаніемъ въ голосѣ,— Анна пріѣдетъ сегодня.
— Ну что̀ же мнѣ? Я не могу ее принять! вскрикнула она.
— Но надо же, однако, Долли.....
— Уйдите, уйдите, уйдите, — не глядя на него, вскрикнула она, какъ-будто крикъ этотъ былъ вызванъ физическою болью.
Степанъ Аркадьевичъ могъ быть спокоенъ, когда онъ думалъ о женѣ, могъ надѣяться, что все образуется, по выраженію Матвѣя, и могъ спокойно читать газету и пить кофе; но когда онъ увидалъ ея измученное, страдальческое лицо, услыхалъ этотъ звукъ голоса, покорный судьбѣ и отчаянный, ему захватило дыханіе, что-то подступило къ горлу, и глаза его заблестѣли слезами.
— Боже мой, что̀ я сдѣлалъ! Долли! Ради Бога!....
