Графиня Нордстонъ нашла Корсунскаго, съ которымъ она танцовала мазурку, и велѣла ему пригласить Кити.
Кити танцовала въ первой парѣ, и къ ея счастію ей не надо было говорить, потому что Корсунскій все время бѣгалъ, распоряжаясь по своему хозяйству. Вронскій съ Анной сидѣли почти противъ нея. Она видѣла ихъ своими дальнозоркими главами, видѣла ихъ и вблизи, когда они сталкивались въ парахъ, и чѣмъ больше она видѣла ихъ, тѣмъ больше убѣждалась, что несчастіе ея свершилось. Она видѣла, что они чувствовали себя наединѣ въ этой полной залѣ. И на лицѣ Вронскаго, всегда столь твердомъ и независимомъ, она видѣла то поразившее ее выраженіе потерянности и покорности, похожее на выраженіе умной собаки, когда она виновата.
Анна улыбалась — и улыбка передавалась ему. Она задумывалась — и онъ становился серьезенъ. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити къ лицу Анны. Она была прелестна въ своемъ простомъ черномъ платьѣ, прелестны были ея полныя руки съ браслетами, прелестна твердая шея съ ниткой жемчуга, прелестны вьющіеся волосы разстроившейся прически, прелестны граціозныя легкія движенія маленькихъ ногъ и рукъ, прелестно это красивое лицо въ своемъ оживленіи, но было что-то ужасное и жестокое въ ея прелести.
Кити любовалась ею еще болѣе, чѣмъ прежде, и все больше и больше страдала. Кити чувствовала себя раздавленною, и лицо ея выражало это. Когда Вронскій увидалъ ее, столкнувшись съ ней въ мазуркѣ, онъ не вдругъ узналъ ее: такъ она измѣнилась.
— Прекрасный балъ! — сказалъ онъ ей, чтобы сказать что-нибудь.
— Да, — отвѣчала она.
