ея вспыхивалъ радостный блескъ, и улыбка счастія изгибала ея румяныя губы. Она какъ будто дѣлала усиліе надъ собой, чтобы не выказывать этихъ признаковъ радости, но они сами собой выступали на ея лицѣ. „Но что же онъ?“ Кити посмотрѣла на него и ужаснулась. То, что Кити такъ ясно представлялось въ зеркалѣ лица Анны, она увидѣла на немъ. Куда дѣлась его всегда спокойная, твердая манера и безпечно спокойное выраженіе лица? Нѣтъ, онъ теперь, каждый разъ какъ обращался къ ней, немного сгибалъ голову, какъ бы желая пасть предъ ней, и во взглядѣ его было одно выраженіе покорности и страха. „Я не оскорбить хочу, — каждый разъ какъ будто говорилъ его взглядъ, — но спасти себя хочу, и не знаю какъ“. На лицѣ его было такое выраженіе, котораго она никогда не видала прежде.
Они говорили объ общихъ знакомыхъ, вели самый ничтожный разговоръ, но Кити казалось, что всякое сказанное ими слово рѣшало ихъ и ея судьбу. И странно то, что хотя они дѣйствительно говорили о томъ, какъ смѣшонъ Иванъ Ивановичъ своимъ французскимъ языкомъ, и о томъ, что для Елецкой можно было бы найти лучше партію, а между тѣмъ эти слова имѣли для нихъ значеніе и они чувствовали это такъ же, какъ и Кити. Весь балъ, весь свѣтъ — все закрылось туманомъ въ душѣ Кити. Только пройденная ею строгая школа воспитанія поддерживала ея и заставляла дѣлать то, чего отъ нея требовали, то-есть танцовать, отвѣчать на вопросы, говорить, даже улыбаться. Но предъ началомъ мазурки, когда уже стали разставлять стулья и нѣкоторыя пары двинулись изъ маленькихъ въ большую залу, на Кити нашла минута отчаянія и ужаса. Она отказала пятерымъ и теперь не танцовала мазурки. Даже не было надежды, чтобы ее пригласили, именно по-
