— Что жъ, еще туръ? Вы не устали? — сказалъ Корсунскій, слегка запыхавшись.
— Нѣтъ, благодарствуйте!
— Куда же отвести васъ?
— Каренина тутъ кажется… отведите меня къ ней.
— Куда прикажете.
И Корсунскій завальсировалъ, умѣряя шагъ, прямо на толпу въ лѣвомъ углу залы, приговаривая: „pardon, mesdsames, pardon, pardon, mesdames“, и, лавируя между моремъ кружевъ, тюля и лентъ и не зацѣпивъ ни за перышко, повернулъ круто свою даму, такъ что открылись ея тонкія ножки въ ажурныхъ чулкахъ, а шлейфъ разнесло опахаломъ и закрыло имъ колѣни Кривину. Корсунскій поклонился, выпрямилъ открытую грудь и подалъ руку, чтобы провести ее къ Аннѣ Аркадьевнѣ. Кити, раскраснѣвшись, сняла шлейфъ съ колѣнъ Кривина и, закруженная немного, оглянулась, отыскивая Анну. Анна была не въ лиловомъ, какъ того непремѣнно хотѣла Кити, а въ черномъ, низко срѣзанномъ бархатномъ платьѣ, открывавшемъ ея точеныя, какъ старой слоновой кости, полныя плечи и грудь и округлыя руки съ тонкою крошечною кистью. Все платье было обшито венеціанскимъ гипюромъ. На головѣ у нея, въ черныхъ волосахъ, своихъ безъ примѣси, была маленькая гирлянда анютиныхъ глазокъ и такая же на черной лентѣ пояса между бѣлыми кружевами. Прическа ея была незамѣтна. Замѣтны были только, украшая ее, эти своевольныя короткія колечки курчавыхъ волосъ, всегда выбивавшіяся на затылкѣ и вискахъ. На точеной крѣпкой шеѣ была нитка жемчуга.
Кити видѣла каждый день Анну, была влюблена въ нее и представляла себѣ ее непремѣнно въ лиловомъ. Но теперь, увидавъ ее въ черномъ, она почувствовала, что не
