— А ты сіяешь счастіемъ и здоровьемъ! — сказала Долли почти съ завистью.
— Я?.. Да, — сказала Анна. — Боже мой, Таня! Ровесница Сережѣ моему, — прибавила она, обращаясь ко вбѣжавшей дѣвочкѣ. Она взяла ее на руки и поцѣловала. — Прелестная дѣвочка, прелесть! Покажи же мнѣ всѣхъ.
Она называла ихъ и припоминала не только имена, но годы, мѣсяцы, характеры, болѣзни всѣхъ дѣтей, и Долли не могла не оцѣнить этого.
— Ну, такъ пойдемъ къ нимъ, — сказала она. — Вася спитъ теперь, жалко.
Осмотрѣвъ дѣтей, онѣ сѣли, уже однѣ, въ гостиной предъ кофеемъ. Анна взялась за подносъ и потомъ отодвинула его.
— Долли, — сказала она, — онъ говорилъ мнѣ.
Долли холодно посмотрѣла на Анну. Она ждала теперь притворно сочувственныхъ фразъ; но Анна ничего такого не сказала.
— Долли, милая! — сказала она, — я не хочу ни говорить тебѣ за него, ни утѣшать; это нельзя. Но, душенька, мнѣ просто жалко, жалко тебя всею душой!
Изъ-за густыхъ рѣсницъ ея блестящихъ глазъ вдругъ показались слезы. Она пересѣла ближе къ невѣсткѣ и взяла ея руку своею энергическою маленькою рукой. Долли не отстранилась, но лицо ея не измѣняло своего сухого выраженія. Она сказала:
— Утѣшить меня нельзя. Все потеряно послѣ того, что было, все пропало!
И, какъ только она сказала это, выраженіе лица ея вдругъ смягчилось. Анна подняла сухую, худую руку Долли, поцѣловала ее и сказала:
— Но, Долли, что же дѣлать, что же дѣлать? Какъ луч-
