когда сеансы кончились и ему не надо было больше слушать толки Голенищева объ искусствѣ и можно было забыть про живопись Вронскаго. Онъ зналъ, что нельзя было запретить Вронскому баловать живописью; онъ зналъ, что онъ и всѣ дилеттанты имѣли полное право писать, что̀ имъ угодно, — но ему было непріятно. Нельзя запретить человѣку сдѣлать себѣ большую куклу изъ воска и цѣловать ее. Но, еслибъ этотъ человѣкъ съ куклой пришелъ и сѣлъ предъ влюбленнымъ и принялся бы ласкать свою куклу, какъ влюбленный ласкаетъ ту, которую онъ любитъ, то влюбленному было-бы непріятно. Такое же непріятное чувство испытывалъ Михайловъ при видѣ живописи Вронскаго; ему было и смѣшно, и досадно, и жалко, и оскорбительно.
Увлеченіе Вронскаго живописью и Средними Вѣками продолжалось не долго. Онъ имѣлъ настолько вкуса къ живописи, что не могъ докончить своей картины. Картина остановилась. Онъ смутно чувствовалъ, что недостатки ея, мало замѣтные при началѣ, будутъ поразительны, если онъ будетъ продолжать. Съ нимъ случилось то же, что̀ и съ Голенищевымъ, чувствующимъ, что ему нечего сказать и постоянно обманывающимъ себя тѣмъ, что мысль не созрѣла, что онъ вынашиваетъ ее и готовить матеріалы. Но Голенищева это озлобило и измучило, Вронскій же не могъ обманывать и мучить себя и въ особенности озлобляться. Онъ со свойственною ему рѣшительностью характера, ничего не объясняя и не оправдываясь, пересталъ заниматься живописью.
Но, безъ этого занятія, жизнь и его и Анны, удивлявшейся его разочарованію, показалась имъ такъ скучна въ итальянскомъ городѣ; палаццо вдругъ сталъ такъ очевидно старъ и грязенъ, такъ непріятно приглядѣлись пятна на гардинахъ, трещины на полахъ, отбитая штукатурка на кар-
