надлежалъ къ либеральной партіи, изъ корпуса вышелъ гражданскимъ чиномъ и нигдѣ не служилъ. Товарищи совсѣмъ разошлись по выходѣ изъ корпуса, и встрѣтились послѣ только одинъ разъ.
При этой встрѣчѣ Вронскій понялъ, что Голенищевъ избралъ какую-то высокоумную либеральную дѣятельность, и вслѣдствіе этого хотѣлъ презирать дѣятельность и званіе Вронскаго. Поэтому Вронскій, при встрѣчѣ съ Голенищевымъ, далъ ему тотъ холодный и гордый отпоръ, который онъ умѣлъ давать людямъ и смыслъ котораго былъ таковъ: «вамъ можетъ нравиться или ненравиться мой образъ жизни, но мнѣ это совершенно все равно: вы должны уважать меня, если хотите меня знать.» Голенищевъ же былъ презрительно равнодушенъ къ тону Вронскаго. Эта встрѣча, казалось-бы, еще больше должна была разобщить ихъ. Теперь же они просіяли и вскрикнули отъ радости, узнавъ другъ друга. Вронскій никакъ не ожидалъ, что онъ такъ обрадуется Голенищеву, но вѣроятно онъ самъ не зналъ, какъ ему было скучно. Онъ забылъ непріятное впечатлѣніе послѣдней встрѣчи, и съ открытымъ радостнымъ лицомъ протянулъ руку бывшему товарищу. Такое же выраженіе радости замѣнило прежнее тревожное выраженіе лица Голенищева.
— Какъ я радъ тебя встрѣтить! — сказалъ Вронскій, выставляя дружелюбною улыбкой свои крѣпкіе бѣлые зубы.
— А я слышу: Вронскій, но который — не зналъ. Очень, очень радъ!
— Войдемъ же. Ну, что̀ ты дѣлаешь?
— Я уже второй годъ живу здѣсь. Работаю.
— А! съ участіемъ сказалъ Вронскій. — Войдемъ же.
И по обычной привычкѣ Русскихъ, вмѣсто того, чтобъ
