Обнялъ онъ-на́съ; а мы отъ слезъ не-могли́ удержаться.
Вѣтръ надувавшій Парусы наши, Плытіе спѣшно
Намъ обѣщалъ, и-еще́жъ то тихо, да и-безвре́дно.
320 Іда Гора уже́ намъ холмикомъ малымъ являлась;
Всякій Мысъ, и всѣ берега́ отъ-оче́й исчезали.
Пелопонни́сскій Кряжъ казался въ море вдаяйся,
И какъ насъ усрѣтаяй шелъ онъ двигомъ поспѣшньмъ.
Сежъ вдругъ бурный Свистунъ омрачилъ синезрачное Небо:
325 Круто и-Евръ[1], и Нотъ, и-нена́стливый Лівъ взбушева́ли,
И возмутили морску́ю всю треволненіемъ Воду.
День премѣнился въ нощь; а Смерть предъ насъ и-предста́ла.
О Посідо́нъ! Ты самъ, твоимъ велемощнымъ Трезубцемъ,
Возволнова́лъ текущу Стіхію[2], тебѣ подчиненну!
330 Въ месть Афродіта намъ, что-ея́ мы презрили нѣкакъ,
Тожъ и въ са́момъ тоя Кѵѳирійскомъ храмѣ почетномъ,
Къ Богу сему прибыла съ прежестокой жалобой въ го́рѣ,
(Ясны очи ея напое́ны были слезами,
Какъ то Менторъ меня, въ божественномъ свѣдущъ, увѣрилъ):
335 «Ты, Посідонъ, говорила ему, терпѣ́ть-ли возможешь,
Обнял он-на́с; а мы от слез не-могли́ удержаться.
Ветр надувавший Парусы наши, Плытие спешно
Нам обещал, и-еще́ж то тихо, да и-безвре́дно.
320 Ида Гора уже́ нам холмиком малым являлась;
Всякий Мыс, и все берега́ от-оче́й исчезали.
Пелопонни́сский Кряж казался в море вдаяйся,
И как нас усретаяй шел он двигом поспешньм.
Сеж вдруг бурный Свистун омрачил синезрачное Небо:
325 Круто и-Евр[1], и Нот, и-нена́стливый Лив взбушева́ли,
И возмутили морску́ю всю треволнением Воду.
День пременился в нощь; а Смерть пред нас и-предста́ла.
О Посидо́н! Ты сам, твоим велемощным Трезубцем,
Возволнова́л текущу Стихию[2], тебе подчиненну!
330 В месть Афродита нам, что-её́ мы презрили некак,
Тож и в са́мом тоя Кифирийском храме почетном,
К Богу сему прибыла с прежестокой жалобой в го́ре,
(Ясны очи её напое́ны были слезами,
Как то Ментор меня, в божественном сведущ, уверил):
335 «Ты, Посидон, говорила ему, терпе́ть-ли возможешь,
