περὶ ἀνδρείας πρῶτος, δεύτερος, τρίτος, περὶ νόμου, περὶ δημαγωγίας, περὶ τιμῆς, περὶ ποιήσεως, περὶ εὐπαθείας, περὶ ἔρωτος, περὶ φιλοσοφίας, περὶ ἐπιστήμης, περὶ μουσικῆς, περὶ ποιήσεως, τί τὸ καλόν, περ διδασκαλίας, περὶ τοῦ διαλέγεαθαι, περὶ κρίσεως, περὶ τοῦ ὄντος, περὶ ἀριθμοῦ, περὶ ἐπιμελείας, περὶ τοῦ ἐργάζεσθαι, περὶ φιλοκερδοῦς, περὶ ἀλαζονείας, περὶ τοῦ καλοῦ· οἱ δὲ (ἄλλοι;) περὶ τοῦ βουλεύεσθαι, περὶ λόγου ἤ περὶ ἐπιτηδειότητος, περὶ κακουργίας. Теперь представляется вопросъ: какія это были записки, что ихъ въ одной книгѣ помѣщалось тридцать три? Нѣтъ никакой вѣроятности полагать, что подъ ними разумѣются сочиненія, имѣвшія форму настоящихъ діалоговъ, въ такомъ развитіи, въ какомъ дошли до насъ четыре упомянутыя книги. Какъ ни кратки эти разговоры сравнительно съ объемомъ Платоновыхъ сочиненій, все же составъ ихъ въ числѣ тридцати трехъ долженъ былъ образовать не одну книгу. Притомъ странно, почему Симонъ, если онъ составлялъ свои записки по памяти, со словъ Сократа, и если эти записки буквально то самое, что̀ изъ нихъ дошло до насъ подъ формою діалоговъ: «Миноса», «Иппарха» и проч., — почему, говоримъ, онъ нисколько не выдержалъ въ нихъ тѣхъ особенностей бесѣды Сократовой, которыми она больше всего привлекала слушателей? Зачѣмъ нѣтъ здѣсь ни свойственной Сократу ясности, ни совершенной его простоты, ни увлекательнаго изящества его рѣчи, ни его ироніи? И такъ, мы приходимъ къ тому убѣжденію, что памятныя записки Симона, если только, вѣря Діогену, мы не будемъ сомнѣваться въ самомъ ихъ существованіи, вовсе не имѣли формы діалогической, но были самыми краткими и легкими очерками содержанія бесѣдъ Сократовыхъ, хотя, можетъ быть, сохраняли въ себѣ больше сократическаго характера, чѣмъ сколько выразилось его въ упомянутыхъ діалогахъ. Можно по крайней мѣрѣ думать такъ на томъ основаніи, что сапожническія записки въ свое время пріобрѣли извѣстность и читались многими, — такъ что, по словамъ Діогена, желалъ познакомиться съ ними и самъ Периклъ. Но если тогдашнее общество въ запискахъ
περὶ ἀνδρείας πρῶτος, δεύτερος, τρίτος, περὶ νόμου, περὶ δημαγωγίας, περὶ τιμῆς, περὶ ποιήσεως, περὶ εὐπαθείας, περὶ ἔρωτος, περὶ φιλοσοφίας, περὶ ἐπιστήμης, περὶ μουσικῆς, περὶ ποιήσεως, τί τὸ καλόν, περ διδασκαλίας, περὶ τοῦ διαλέγεαθαι, περὶ κρίσεως, περὶ τοῦ ὄντος, περὶ ἀριθμοῦ, περὶ ἐπιμελείας, περὶ τοῦ ἐργάζεσθαι, περὶ φιλοκερδοῦς, περὶ ἀλαζονείας, περὶ τοῦ καλοῦ· οἱ δὲ (ἄλλοι;) περὶ τοῦ βουλεύεσθαι, περὶ λόγου ἤ περὶ ἐπιτηδειότητος, περὶ κακουργίας. Теперь представляется вопрос: какие это были записки, что их в одной книге помещалось тридцать три? Нет никакой вероятности полагать, что под ними разумеются сочинения, имевшие форму настоящих диалогов, в таком развитии, в каком дошли до нас четыре упомянутые книги. Как ни кратки эти разговоры сравнительно с объемом Платоновых сочинений, всё же состав их в числе тридцати трех должен был образовать не одну книгу. Притом странно, почему Симон, если он составлял свои записки по памяти, со слов Сократа, и если эти записки буквально то самое, что̀ из них дошло до нас под формою диалогов: «Миноса», «Иппарха» и проч., — почему, говорим, он нисколько не выдержал в них тех особенностей беседы Сократовой, которыми она больше всего привлекала слушателей? Зачем нет здесь ни свойственной Сократу ясности, ни совершенной его простоты, ни увлекательного изящества его речи, ни его иронии? Итак, мы приходим к тому убеждению, что памятные записки Симона, если только, веря Диогену, мы не будем сомневаться в самом их существовании, вовсе не имели формы диалогической, но были самыми краткими и легкими очерками содержания бесед Сократовых, хотя, может быть, сохраняли в себе больше сократического характера, чем сколько выразилось его в упомянутых диалогах. Можно по крайней мере думать так на том основании, что сапожнические записки в свое время приобрели известность и читались многими, — так что, по словам Диогена, желал познакомиться с ними и сам Перикл. Но если тогдашнее общество в записках
