формѣ философіи, а элейцы — первыми учителями въ методологіи. Многолѣтнія путешествія Платона, предпринятыя изъ Мегары, не только не ослабили его стремленій, но еще болѣе укрѣпили ихъ. Этому весьма много способствовало пребываніе его въ Италіи и знакомство съ тамошними пиѳагорейцами. Догмы Пиѳагора и его послѣдователей, особенно же Филолая, видимо пришли въ гармонію съ собственнымъ его взглядомъ на міръ и оплодотворили содержаніе его науки. Воспріимчивый умъ его тотчасъ переварилъ сѣмена истины, усмотрѣнныя имъ въ пиѳагореизмѣ, и сроднилъ ихъ съ своими началами. Начала же знанія и бытія, по Платону, были, какъ извѣстно, идеи; въ нихъ заключалось основаніе его системы. Философъ естественно долженъ былъ обратить вниманіе прежде всего на раскрытіе основаній своей науки, и зная, какъ важно для изслѣдованія истины и обличенія лжи діалектическое искусство, счелъ нужнымъ, по подражанію мегарцамъ, воспользоваться имъ. Отсюда произошло особое сочиненіе, задуманное имъ еще въ то время, когда, окруженный мегарскими спорщиками, онъ запутывался въ сѣтяхъ ихъ діалектики, и потомъ мысленно развитое до настоящей полноты и зрѣлости, подъ вліяніемъ взгляда пиѳагорейскаго. Это сочиненіе было Парменидъ. И такъ, Платонъ могъ написать его не прежде, какъ по возвращеніи въ отечество, — въ тѣ же годы своей жизни, когда выпущены имъ въ свѣтъ Софистъ и Теэтетъ, то есть, въ 3 и 4 годахъ XCVIII олимп.
Взглянемъ теперь на формальную сторону, или изложеніе Парменида, такъ какъ и съ этой стороны онъ имѣетъ много особенностей. Во первыхъ, нельзя не замѣтить, что разсужденіе въ этой книгѣ вовсе чуждо той о́бразности, живости и пестроты, которую мы привыкли встрѣчать въ другихъ діалогахъ Платона. Особенно въ той части, гдѣ самъ Парменидъ ведетъ рѣчь объ одномъ и многомъ, изящества и обычнаго блеска не замѣтно вовсе. Посему у иныхъ едва достаетъ терпѣнія дочитать первую часть этого сочиненія;
форме философии, а элейцы — первыми учителями в методологии. Многолетния путешествия Платона, предпринятые из Мегары, не только не ослабили его стремлений, но еще более укрепили их. Этому весьма много способствовало пребывание его в Италии и знакомство с тамошними пифагорейцами. Догмы Пифагора и его последователей, особенно же Филолая, видимо пришли в гармонию с собственным его взглядом на мир и оплодотворили содержание его науки. Восприимчивый ум его тотчас переварил семена истины, усмотренные им в пифагореизме, и сроднил их со своими началами. Начала же знания и бытия, по Платону, были, как известно, идеи; в них заключалось основание его системы. Философ естественно должен был обратить внимание прежде всего на раскрытие оснований своей науки, и зная, как важно для исследования истины и обличения лжи диалектическое искусство, счел нужным, по подражанию мегарцам, воспользоваться им. Отсюда произошло особое сочинение, задуманное им еще в то время, когда, окруженный мегарскими спорщиками, он запутывался в сетях их диалектики, и потом мысленно развитое до настоящей полноты и зрелости, под влиянием взгляда пифагорейского. Это сочинение было Парменид. Итак, Платон мог написать его не прежде, как по возвращении в отечество, — в те же годы своей жизни, когда выпущены им в свет Софист и Теэтет, то есть, в 3 и 4 годах XCVIII олимп.
Взглянем теперь на формальную сторону, или изложение Парменида, так как и с этой стороны он имеет много особенностей. Во-первых, нельзя не заметить, что рассуждение в этой книге вовсе чуждо той о́бразности, живости и пестроты, которую мы привыкли встречать в других диалогах Платона. Особенно в той части, где сам Парменид ведет речь об одном и многом, изящества и обычного блеска не заметно вовсе. Посему у иных едва достает терпения дочитать первую часть этого сочинения;
