же предметъ разбирается подъ условіемъ абсолютнаго отрицанія единства.
Если одного нѣтъ, говоритъ Парменидъ, то прочее однакожъ, полагаемое существующимъ, необходимо должно отличаться отъ чего нибудь; потому что иначе прочаго не было бы, — если бы оно не имѣло различія. Но что различно, тому свойственно отличаться отъ какой либо вещи. А мы полагаемъ, что одного нѣтъ. Значитъ, прочее съ тѣмъ однимъ не будетъ имѣть никакой связи. Стало быть, остается заключить, что прочее отлично отъ самого себя. Но это самое различіе, полагаемое между прочимъ и прочимъ, — какъ скоро «одно» отринуто, — возможно здѣсь лишь при условіи, когда прочее отъ прочаго будетъ отличаться множествами или массами, а не отдѣльностями. Поэтому въ прочемъ возникнутъ какія-то взаимно различныя большія массы, которыя хотя и кажутся нѣкоторыми единицами, однакожъ, заключая въ себѣ безконечное множество, не имѣютъ единства. Такимъ образомъ тѣ массы прочаго и кажутся единствомъ, и чужды его. Если же такъ, то прочему надобно равно отказывать и не отказывать въ равночисленности и неравночисленности, въ великости, малости и равности. То же надобно сказать и о всѣхъ другихъ свойствахъ, какія можно прилагать къ прочему. Такъ, напримѣръ, тѣ отдѣльныя массы, какъ взаимно обособленныя, по видимому, ограничиваются какими-то предѣлами; а между тѣмъ онѣ не имѣютъ ни начала, ни средины, ни конца: ибо гдѣ нѣтъ единства, тамъ не можетъ быть, чтобы начало не предшествовало началу, за концомъ не слѣдовалъ конецъ и въ срединѣ не усматривалась другая средина, болѣе средняя, чѣмъ самая средина. То̀ прочее, чуждое единства, можно даже до безконечности уменьшать и дробить на мельчайшія частицы, и все таки безуспѣшно; потому что непрестанно будутъ являться и умножаться новыя частицы. А отсюда, очевидно, слѣдуетъ, что прочее, хотя по видимому имѣетъ предѣлъ и единство, однакожъ оно безконечно. Слѣдовательно, если одного нѣтъ, прочее кажется
же предмет разбирается под условием абсолютного отрицания единства.
Если одного нет, говорит Парменид, то прочее однакож, полагаемое существующим, необходимо должно отличаться от чего-нибудь; потому что иначе прочего не было бы, — если бы оно не имело различия. Но что различно, тому свойственно отличаться от какой-либо вещи. А мы полагаем, что одного нет. Значит, прочее с тем одним не будет иметь никакой связи. Стало быть, остается заключить, что прочее отлично от самого себя. Но это самое различие, полагаемое между прочим и прочим, — как скоро «одно» отринуто, — возможно здесь лишь при условии, когда прочее от прочего будет отличаться множествами или массами, а не отдельностями. Поэтому в прочем возникнут какие-то взаимно различные большие массы, которые хотя и кажутся некоторыми единицами, однакож, заключая в себе бесконечное множество, не имеют единства. Таким образом те массы прочего и кажутся единством, и чужды его. Если же так, то прочему надобно равно отказывать и не отказывать в равночисленности и неравночисленности, в великости, малости и равности. То же надобно сказать и о всех других свойствах, какие можно прилагать к прочему. Так, например, те отдельные массы, как взаимно обособленные, по-видимому, ограничиваются какими-то пределами; а между тем они не имеют ни начала, ни средины, ни конца: ибо где нет единства, там не может быть, чтобы начало не предшествовало началу, за концом не следовал конец и в средине не усматривалась другая средина, более средняя, чем самая средина. То̀ прочее, чуждое единства, можно даже до бесконечности уменьшать и дробить на мельчайшие частицы, и всё-таки безуспешно; потому что непрестанно будут являться и умножаться новые частицы. А отсюда, очевидно, следует, что прочее, хотя по-видимому имеет предел и единство, однакож оно бесконечно. Следовательно, если одного нет, прочее кажется
