Платонъ (p. 41 C. D) приписываетъ δυςχέρειάν τινα φύσεως οὐκ ἀγεννοῦς. Природа удовольствія, продолжаетъ Сократъ, особенно очевидною становится при взглядѣ на удовольствія сильнѣйшія. Въ комъ они замѣчаются, въ здоровыхъ или больныхъ, — рѣшишь тотчасъ. Удовольствіе бываетъ тѣмъ выше и сильнѣе, чѣмъ настойчивѣе было предшествующее пожеланіе. Напримѣръ, больные горячкою, или другими подобными болѣзнями, больше жаждутъ, чѣмъ другіе — здоровые. Изъ этого открывается, что сильнѣйшія удовольствія проявляются при какомъ нибудь поврежденіи души и тѣла; такъ что почитать ихъ чѣмъ-то хорошимъ никакъ нельзя. Впрочемъ, нѣкоторыя изъ нихъ надобно разсмотрѣть, чтобы понять, какъ, при всей ихъ силѣ, примѣшиваются къ нимъ скорби. Смѣшанныя удовольствія, о которыхъ теперь говорится, могутъ быть разсматриваемы въ трехъ отношеніяхъ, поколику онѣ возникаютъ или въ душѣ, или въ тѣлѣ, или тамъ и тутъ. Въ тѣлѣ являются они, когда, озябнувъ, мы согрѣваемся, или, страдая чесоткою, чешемся, и т. п.; а это конечно не свободно отъ скорби. Въ душѣ и тѣлѣ бываютъ они, когда, какъ сказано, опустѣвшіе, мы ожидаемъ восполненія. А въ одной душѣ чувствуются они, когда мы движемся гнѣвомъ, ненавистью, ревностью и другими страстями. Все это — выраженія горести; а потому, сколь ни велико было бы соединенное съ такими чувствованіями удовольствіе, они никогда не бываютъ свободны отъ скорби. Тоже и трагическое представленіе возбуждаетъ пріятныя и вмѣстѣ непріятныя ощущенія; не иное дѣйствіе производитъ на душу и комедія. Да и цѣлая жизнь человѣка есть смѣсь пріятнаго съ непріятнымъ (p. 43 D — 50 D). Такимъ образомъ, къ удовольствіямъ обыкновенно примѣшиваются скорби: слѣдовательно, они не чисты. Но нѣтъ ли также и удовольствій чистыхъ? — Для рѣшенія сего вопроса, говоритъ Сократъ, я долженъ прежнее свое мнѣніе подвергнуть новому пересмотру. Не вѣрю тѣмъ, по понятію которыхъ удовольствіе состоитъ въ прекращеніи скорби, а
Платон (p. 41 C. D) приписывает δυςχέρειάν τινα φύσεως οὐκ ἀγεννοῦς. Природа удовольствия, продолжает Сократ, особенно очевидною становится при взгляде на удовольствия сильнейшие. В ком они замечаются, в здоровых или больных, — решишь тотчас. Удовольствие бывает тем выше и сильнее, чем настойчивее было предшествующее пожелание. Например, больные горячкою, или другими подобными болезнями, больше жаждут, чем другие — здоровые. Из этого открывается, что сильнейшие удовольствия проявляются при каком-нибудь повреждении души и тела; так что почитать их чем-то хорошим никак нельзя. Впрочем, некоторые из них надобно рассмотреть, чтобы понять, как, при всей их силе, примешиваются к ним скорби. Смешанные удовольствия, о которых теперь говорится, могут быть рассматриваемы в трех отношениях, поколику они возникают или в душе, или в теле, или там и тут. В теле являются они, когда, озябнув, мы согреваемся, или, страдая чесоткою, чешемся, и т. п.; а это конечно не свободно от скорби. В душе и теле бывают они, когда, как сказано, опустевшие, мы ожидаем восполнения. А в одной душе чувствуются они, когда мы движемся гневом, ненавистью, ревностью и другими страстями. Всё это — выражения горести; а потому, сколь ни велико было бы соединенное с такими чувствованиями удовольствие, они никогда не бывают свободны от скорби. Тоже и трагическое представление возбуждает приятные и вместе неприятные ощущения; не иное действие производит на душу и комедия. Да и целая жизнь человека есть смесь приятного с неприятным (p. 43 D — 50 D). Таким образом, к удовольствиям обыкновенно примешиваются скорби: следовательно, они не чисты. Но нет ли также и удовольствий чистых? — Для решения сего вопроса, говорит Сократ, я должен прежнее свое мнение подвергнуть новому пересмотру. Не верю тем, по понятию которых удовольствие состоит в прекращении скорби, а
