вомъ τὰ πολλὰ первый назвалъ формы, содержащіяся въ родѣ, и занимающія средину между τὰς ἑνάδας или μονάδας (Phileb. p. 15 A, B; 16 D) и τὰ ἄπειρα. Вопросъ объ одномъ и многомъ во времена Платона былъ, кажется, въ большомъ ходу, и нравился преимущественно эристикамъ, потому что указывалъ способъ построять множество софизмовъ и забавлять хитросплетеніями. Объ этомъ Платонъ часто упоминаетъ въ Софистѣ (p. 251 A. B. C) и въ Парменидѣ (p. 120 C sqq.), гдѣ, равно какъ и въ Филебѣ, эристики подвергаются самымъ колкимъ замѣчаніямъ. Они, или по невѣжеству или съ цѣлью обмануть, обыкновенно смѣшивали неизмѣняемыя идеи вещей съ удобоизмѣняемыми о нихъ понятіями, которымъ свойственно совмѣщать въ себѣ одно и многое (p. 14 E sq.). Посему философъ совѣтуетъ теперь не обращать вниманія на эти ребяческія игрушки людей легкомысленныхъ, но тотчасъ приступать къ изслѣдованію того, что̀ доступно для одного ума, сознаваясь впрочемъ, что изслѣдованіе такихъ вещей соединено съ нѣкоторыми трудностями (p. 15 B. C). Это одно и многое онъ старается прояснить такъ, чтобы чрезъ его разсужденіе открылось и живо выразилось значеніе методы синтетической и аналитической. При рѣшеніи каждаго вопроса, говоритъ онъ, сперва надобно схватить и разсмотрѣть одну общую идею, которою, будто нитью, держатся и связуются всѣ частности; ибо таковъ неизмѣняемый и неизъяснимый законъ природы, что все есть одно и многое — все заключаетъ въ себѣ единство и безпредѣльность (p. 16 C). Нашедши и прояснивши себѣ идею, потомъ слѣдуетъ приступить къ разсмотрѣнію содержащихся подъ нею формъ и частей, и никакъ не переходить вдругъ къ безпредѣльному и недѣлимому. Когда же опредѣлены будутъ формы, тогда можно уже перейти и къ отдѣльностямъ. Этимъ именно отличается, говоритъ, истинная и настоящая діалектика отъ эристическаго или спорчиваго способа разсужденій (p. 17 A). Послѣ сего Сократъ, для большей ясности высказаннаго ученія, беретъ примѣръ изъ области
вом τὰ πολλὰ первый назвал формы, содержащиеся в роде, и занимающие средину между τὰς ἑνάδας или μονάδας (Phileb. p. 15 A, B; 16 D) и τὰ ἄπειρα. Вопрос об одном и многом во времена Платона был, кажется, в большом ходу, и нравился преимущественно эристикам, потому что указывал способ построять множество софизмов и забавлять хитросплетениями. Об этом Платон часто упоминает в Софисте (p. 251 A. B. C) и в Пармениде (p. 120 C sqq.), где, равно как и в Филебе, эристики подвергаются самым колким замечаниям. Они, или по невежеству или с целью обмануть, обыкновенно смешивали неизменяемые идеи вещей с удобоизменяемыми о них понятиями, которым свойственно совмещать в себе одно и многое (p. 14 E sq.). Посему философ советует теперь не обращать внимания на эти ребяческие игрушки людей легкомысленных, но тотчас приступать к исследованию того, что̀ доступно для одного ума, сознаваясь впрочем, что исследование таких вещей соединено с некоторыми трудностями (p. 15 B. C). Это одно и многое он старается прояснить так, чтобы чрез его рассуждение открылось и живо выразилось значение методы синтетической и аналитической. При решении каждого вопроса, говорит он, сперва надобно схватить и рассмотреть одну общую идею, которою, будто нитью, держатся и связуются все частности; ибо таков неизменяемый и неизъяснимый закон природы, что всё есть одно и многое — всё заключает в себе единство и беспредельность (p. 16 C). Нашедши и прояснивши себе идею, потом следует приступить к рассмотрению содержащихся под нею форм и частей, и никак не переходить вдруг к беспредельному и неделимому. Когда же определены будут формы, тогда можно уже перейти и к отдельностям. Этим именно отличается, говорит, истинная и настоящая диалектика от эристического или спорчивого способа рассуждений (p. 17 A). После сего Сократ, для большей ясности высказанного учения, берет пример из области
