что Платонъ передразниваетъ именно протагорейцевъ. Вѣдь и изъ Теэтета извѣстно (p. 179 E и p. 152 E), что ученики Протагора, дабы снискать себѣ больше довѣрія и доставить больше значенія своему воззрѣнію, ссылались на Омира, будто и онъ держался того же мнѣнія, что все непрестанно течетъ и смѣняется. Поэтому Платонъ называетъ ихъ также омиристами. Слѣдуетъ ли отсюда заключить, что мыслившіе такимъ образомъ, въ видахъ поддержки своего мнѣнія, злоупотребляли толкованіемъ словъ Омировыхъ? Это до того вѣроятно, что выходитъ даже за предѣлы вѣроятности и можетъ быть признано дѣломъ рѣшеннымъ.
И такъ, мы, по возможности, изслѣдовали, кто были тѣ люди, которыхъ Платонъ въ этомъ діалогѣ преслѣдуетъ аттическою своею шуткою. Теперь слѣдуетъ сказать о лицахъ, ведущихъ бесѣду съ Сократомъ о происхожденіи словъ и о приложеніи, какое можетъ имѣть оно въ философіи. Это тѣмъ важнѣе, что есть старинное, дошедшее до насъ преданіе, будто оба собесѣдника, и Ермогенъ и Кратилъ, были нѣкогда учителями Платона въ философіи. Аристотель (Metaphys. I, 6), Апулей (De dogm. Plat. p. 2, ed. Elm.), Діогенъ Лаэрцій (III, 6) и другіе говорятъ, что Кратилъ первый познакомилъ его съ мудростію Гераклита; только не всѣ согласны въ томъ, было ли это прежде, чѣмъ началъ онъ слушать Сократа, или послѣ; Ермогену же, котораго Проклъ (p. 5, ed. Boisson) называетъ σωκρατικός, Платонъ обязанъ былъ знаніемъ ученія элейскаго (Diog. Laërt. III, 6). И такъ, надобно внимательно разсмотрѣть, что̀ есть справедливаго въ этомъ разсказѣ и каковы были отношенія Платона къ этимъ людямъ. Вѣдь удивительно въ самомъ дѣлѣ, что изъ тѣхъ, которыхъ имѣлъ онъ своими учителями, одного въ настоящемъ діалогѣ остроумно опровергаетъ, а другаго искуснымъ, шутливымъ подражаніемъ осмѣиваетъ.
Что касается до Ермогена, то о немъ одинъ только
что Платон передразнивает именно протагорейцев. Ведь и из Теэтета известно (p. 179 E и p. 152 E), что ученики Протагора, дабы снискать себе больше доверия и доставить больше значения своему воззрению, ссылались на Омира, будто и он держался того же мнения, что всё непрестанно течет и сменяется. Поэтому Платон называет их также омиристами. Следует ли отсюда заключить, что мыслившие таким образом, в видах поддержки своего мнения, злоупотребляли толкованием слов Омировых? Это до того вероятно, что выходит даже за пределы вероятности и может быть признано делом решенным.
Итак, мы, по возможности, исследовали, кто были те люди, которых Платон в этом диалоге преследует аттическою своею шуткою. Теперь следует сказать о лицах, ведущих беседу с Сократом о происхождении слов и о приложении, какое может иметь оно в философии. Это тем важнее, что есть старинное, дошедшее до нас предание, будто оба собеседника, и Ермоген и Кратил, были некогда учителями Платона в философии. Аристотель (Metaphys. I, 6), Апулей (De dogm. Plat. p. 2, ed. Elm.), Диоген Лаэрций (III, 6) и другие говорят, что Кратил первый познакомил его с мудростию Гераклита; только не все согласны в том, было ли это прежде, чем начал он слушать Сократа, или после; Ермогену же, которого Прокл (p. 5, ed. Boisson) называет σωκρατικός, Платон обязан был знанием учения элейского (Diog. Laërt. III, 6). И так, надобно внимательно рассмотреть, что̀ есть справедливого в этом рассказе и каковы были отношения Платона к этим людям. Ведь удивительно в самом деле, что из тех, которых имел он своими учителями, одного в настоящем диалоге остроумно опровергает, а другого искусным, шутливым подражанием осмеивает.
Что касается до Ермогена, то о нём один только
