силу и природу вещи это слово не совсѣмъ выражаетъ, хотя значеніе сего имени извѣстно всякому, такъ какъ привычка съ извѣстнымъ словомъ соединять извѣстный смыслъ не подлежитъ сомнѣнію. Такимъ образомъ мнѣніе Кратила переводится теперь на сторону мнѣнія Ермогенова, какъ прежде Ермогенъ приведенъ былъ къ принятію мнѣнія Кратилова. Этимъ самымъ Платонъ довольно ясно уже обозначилъ собственную свою мысль: онъ положилъ, что оба эти мнѣнія заключаютъ въ себѣ нѣчто справедливое, а потому должно не раздѣлять ихъ, а скорѣе соединить въ одно (p. 427 D — 435 C).
Изслѣдовавъ это, Сократъ переходитъ къ исправленію другой ошибки Кратила. Кратилъ думалъ, что имена не только показываютъ, что̀ представлялось изобрѣтателямъ ихъ относительно природы вещей, но и открываютъ самую силу и природу ихъ; такъ что уразумѣвшій первое уразумѣетъ и послѣднее. Посему онъ предполагалъ, что ими означаются также текучесть и движеніе. Противъ этого положенія Сократъ разсуждаетъ такъ. Кто прилагалъ имена къ вещамъ, говоритъ, тотъ, дѣлая единственно это, не тщательно наблюдалъ силу и природу ихъ. Не важно въ самомъ дѣлѣ, что все множество различныхъ именъ, по видимому, направляется къ одному и тому же, то есть, къ показанію смѣны и движенія вещей; ибо такъ могло случиться и по ошибкѣ. Кромѣ того, есть много словъ, означающихъ не движеніе, а покой вещей. Напримѣръ, имя знанія, ἐπιστήμης, очевидно, образовалось изъ глагола стоять, ἵστημι. А отсюда можно заключить, что составитель именъ не держался того положенія, что все течетъ. Гораздо важнѣе то, что съ этимъ мнѣніемъ сопряжено значительное затрудненіе. Вѣдь если мы полагаемъ, что отъ именъ есть переходъ къ познанію самыхъ вещей, то само собою слѣдуетъ, что первый составитель словъ, такъ какъ онъ не имѣлъ еще именъ и знать вещи безъ нихъ не могъ, придавалъ имена вещамъ не съ знаніемъ, а съ незнаніемъ (p. 435 C — 438 B).
силу и природу вещи это слово не совсем выражает, хотя значение сего имени известно всякому, так как привычка с известным словом соединять известный смысл не подлежит сомнению. Таким образом мнение Кратила переводится теперь на сторону мнения Ермогенова, как прежде Ермоген приведен был к принятию мнения Кратилова. Этим самым Платон довольно ясно уже обозначил собственную свою мысль: он положил, что оба эти мнения заключают в себе нечто справедливое, а потому должно не разделять их, а скорее соединить в одно (p. 427 D — 435 C).
Исследовав это, Сократ переходит к исправлению другой ошибки Кратила. Кратил думал, что имена не только показывают, что̀ представлялось изобретателям их относительно природы вещей, но и открывают самую силу и природу их; так что уразумевший первое уразумеет и последнее. Посему он предполагал, что ими означаются также текучесть и движение. Против этого положения Сократ рассуждает так. Кто прилагал имена к вещам, говорит, тот, делая единственно это, не тщательно наблюдал силу и природу их. Не важно в самом деле, что всё множество различных имен, по-видимому, направляется к одному и тому же, то есть, к показанию смены и движения вещей; ибо так могло случиться и по ошибке. Кроме того, есть много слов, означающих не движение, а покой вещей. Например, имя знания, ἐπιστήμης, очевидно, образовалось из глагола стоять, ἵστημι. А отсюда можно заключить, что составитель имен не держался того положения, что всё течет. Гораздо важнее то, что с этим мнением сопряжено значительное затруднение. Ведь если мы полагаем, что от имен есть переход к познанию самых вещей, то само собою следует, что первый составитель слов, так как он не имел еще имен и знать вещи без них не мог, придавал имена вещам не со знанием, а с незнанием (p. 435 C — 438 B).
