больше ясности, раздѣльности и послѣдовательности, — замѣчали правильное движеніе, гармонію, методу, чего не находили въ другихъ подобныхъ рѣчахъ, — и потому предпочитали ее всѣмъ прочимъ (Schönborn l. c.). Если это предположеніе можно принять, какъ вѣроятное, то рѣчь Сократа въ Платоновомъ Менексенѣ должна была имѣть такое же отношеніе къ эпитафіямъ другихъ ораторовъ, какое первая рѣчь Сократова въ Платоновомъ Федрѣ имѣетъ къ эротической рѣчи Лизіаса. Содержаніе обѣихъ этихъ рѣчей, какъ извѣстно, одно и то же: однакожъ, когда Сократъ, по прочтеніи рѣчи Лизіасовой, произнесъ свою о томъ самомъ предметѣ, — Федръ нашелъ ее далеко лучше первой. Между тѣмъ превосходство Сократовой рѣчи заключалось отнюдь не въ содержаніи, а только въ логической правильности, то-есть въ точномъ опредѣленіи предмета, въ естественномъ расчлененіи его и въ послѣдовательномъ раскрытіи каждой его части. Но всѣми качествами, которыми рѣчь Сократа въ Федрѣ превосходитъ Лизіасову, отличается и рѣчь, произнесенная имъ въ память убитыхъ въ сраженіи воиновъ: и здѣсь тотъ же самый предметъ, который раскрывали другіе ораторы смѣшанно, неопредѣленно и темно, Сократъ раскрылъ методически, т.-е. строго держась основныхъ правилъ логическаго мышленія, чему, говоритъ, научился онъ у Аспазіи и Конна. Можно даже полагать, что, готовя своего Менексена, Платонъ имѣлъ въ виду именно надгробное слово Лизіаса, которое долженствовало быть издано имъ немного ранѣе Платоновой эпитафіи и находилось тогда у всѣхъ еще въ свѣжей памяти. Этой догадки держутся Кеппенъ, Шлейермахеръ и Шенборнъ, и догадка ихъ мнѣ нравится. Весьма вѣроятно, что Федра и Менексена Платонъ поставлялъ въ одинаковое отношеніе къ Лизіасу, только первый подалъ Платону случай доказать, что Лизіасъ не умѣетъ писать рѣчи эротическія, а послѣдній, — что ему неизвѣстны правила составленія рѣчей надгробныхъ (Socherusde scriptis Platonis p. 328 sq.). Такимъ образомъ Платонъ въ своемъ Менексенѣ, при одномъ и томъ же направ-
больше ясности, раздельности и последовательности, — замечали правильное движение, гармонию, методу, чего не находили в других подобных речах, — и потому предпочитали ее всем прочим (Schönborn l. c.). Если это предположение можно принять, как вероятное, то речь Сократа в Платоновом Менексене должна была иметь такое же отношение к эпитафиям других ораторов, какое первая речь Сократова в Платоновом Федре имеет к эротической речи Лизиаса. Содержание обеих этих речей, как известно, одно и то же: однакож, когда Сократ, по прочтении речи Лизиасовой, произнес свою о том самом предмете, — Федр нашел ее далеко лучше первой. Между тем превосходство Сократовой речи заключалось отнюдь не в содержании, а только в логической правильности, то есть в точном определении предмета, в естественном расчленении его и в последовательном раскрытии каждой его части. Но всеми качествами, которыми речь Сократа в Федре превосходит Лизиасову, отличается и речь, произнесенная им в память убитых в сражении воинов: и здесь тот же самый предмет, который раскрывали другие ораторы смешанно, неопределенно и темно, Сократ раскрыл методически, т. е. строго держась основных правил логического мышления, чему, говорит, научился он у Аспазии и Конна. Можно даже полагать, что, готовя своего Менексена, Платон имел в виду именно надгробное слово Лизиаса, которое долженствовало быть издано им немного ранее Платоновой эпитафии и находилось тогда у всех еще в свежей памяти. Этой догадки держутся Кеппен, Шлейермахер и Шенборн, и догадка их мне нравится. Весьма вероятно, что Федра и Менексена Платон поставлял в одинаковое отношение к Лизиасу, только первый подал Платону случай доказать, что Лизиас не умеет писать речи эротические, а последний, — что ему неизвестны правила составления речей надгробных (Socherusde scriptis Platonis p. 328 sq.). Таким образом Платон в своем Менексене, при одном и том же направ-
