жанію и языку, Сократова рѣчь есть не иное что, какъ пародія рѣчей, произносимыхъ современными Платону риторами. Въ ней многія событія военной и гражданской жизни Аѳинянъ изображены невѣрно, нѣкоторыя описаны несогласно съ хронологіею; но всѣ представлены такъ, что клонятся къ похвалѣ аѳинскаго народа и потворствуютъ его славолюбію. А чтобы эта пародія была полнѣе, ораторъ не жалѣетъ въ ней никакихъ внѣшнихъ украшеній и, подражая Горгіасу, скучиваетъ тропы и фигуры, непрестанно щеголяетъ антитезами и искуственнымъ сближеніемъ словъ для составленія болѣе эффектной фразы. У него тотчасъ являются такъ называемыя παρισώσεις, παροιμιώσεις, ὀμοιοκατάλτηκτα и проч., и все это переплетается поэтическими блестками, каковы — πόνων ἀρωγὴ (о маслѣ), πηγαί τροφῆς (о молокѣ), μῖσος ἐντέτηκε τῆ πόλει, и другія тому подобныя.
Разсматривая съ этой стороны произнесенную Сократомъ надгробную рѣчь, не вдругъ можно понять, чего хотѣлъ достигнуть ею Платонъ. Неужели намѣреніе его было только передразнить современныхъ ему риторовъ? Но въ такомъ случаѣ нельзя было бы объяснить себѣ того высокаго понятія Аѳинянъ о его рѣчи, какое впослѣдствіи выразили они своимъ требованіемъ, чтобы эта рѣчь, какъ свидѣтельствуетъ Цицеронъ (Orat. с. 44), всякій годъ торжественно читана была въ честь убитыхъ въ сраженіи воиновъ. Видно, позднѣйшіе Аѳиняне, не менѣе жаждавшіе похвалъ, какъ и ихъ предки, находили ее лучшею, чѣмъ сочиненія другихъ писателей въ томъ же родѣ (снес. Dionys. II, p. 40. Hermogenes De Id. II, 10). Видно, не замѣчая въ ней скрытаго тона насмѣшливости, они удивлялись какимъ-то хорошимъ ея качествамъ. Что̀ же именно въ рѣчи Платона могло нравиться имъ больше, чѣмъ въ рѣчахъ другихъ ораторовъ? Они слышали въ ней тѣ же преувеличенныя похвалы, тѣ же особенности выраженія, тѣ же искуственные обороты краснорѣчія, то же изысканное сближеніе словъ, — слышали все это и восхищались ею, какъ памятью вѣстника, перечислявшаго имъ славные ихъ подвиги: но въ этомъ перечисленіи сверхъ того замѣчали они
жанию и языку, Сократова речь есть не иное что, как пародия речей, произносимых современными Платону риторами. В ней многие события военной и гражданской жизни Афинян изображены неверно, некоторые описаны несогласно с хронологиею; но все представлены так, что клонятся к похвале афинского народа и потворствуют его славолюбию. А чтобы эта пародия была полнее, оратор не жалеет в ней никаких внешних украшений и, подражая Горгиасу, скучивает тропы и фигуры, непрестанно щеголяет антитезами и искусственным сближением слов для составления более эффектной фразы. У него тотчас являются так называемые παρισώσεις, παροιμιώσεις, ὀμοιοκατάλτηκτα и проч., и всё это переплетается поэтическими блестками, каковы — πόνων ἀρωγὴ (о масле), πηγαί τροφῆς (о молоке), μῖσος ἐντέτηκε τῆ πόλει, и другие тому подобные.
Рассматривая с этой стороны произнесенную Сократом надгробную речь, не вдруг можно понять, чего хотел достигнуть ею Платон. Неужели намерение его было только передразнить современных ему риторов? Но в таком случае нельзя было бы объяснить себе того высокого понятия Афинян о его речи, какое впоследствии выразили они своим требованием, чтобы эта речь, как свидетельствует Цицерон (Orat. с. 44), всякий год торжественно читана была в честь убитых в сражении воинов. Видно, позднейшие Афиняне, не менее жаждавшие похвал, как и их предки, находили ее лучшею, чем сочинения других писателей в том же роде (снес. Dionys. II, p. 40. Hermogenes De Id. II, 10). Видно, не замечая в ней скрытого тона насмешливости, они удивлялись каким-то хорошим её качествам. Что̀ же именно в речи Платона могло нравиться им больше, чем в речах других ораторов? Они слышали в ней те же преувеличенные похвалы, те же особенности выражения, те же искусственные обороты красноречия, то же изысканное сближение слов, — слышали всё это и восхищались ею, как памятью вестника, перечислявшего им славные их подвиги: но в этом перечислении сверх того замечали они
