соединялись — мужество, великодушіе, способность къ ученію, память. Потомъ ты ввязался, что каждый принужденъ будетъ D. согласиться съ тѣмъ, что̀ мы говоримъ, и оставивъ разсужденіе о предметѣ, обратилъ вниманіе на тѣхъ, о комъ шла рѣчь, и прибавилъ: каждый скажетъ, что однихъ между этими людьми находитъ безполезными, а многихъ зараженными всякаго рода зломъ. Наконецъ, мы стали искать причины этого соблазна и пришли къ настоящему разсужденію, отчего многіе изъ нихъ злы, а для сего снова ухватились за природу истинныхъ философовъ и по необходимости опредѣлили E. ее. — Такъ, сказалъ онъ. — Теперь, продолжалъ я, надобно разсмотрѣть порчу этой именно природы, какъ она у многихъ повредилась, — не коснувшись только немногаго — тѣхъ, которыхъ называютъ хотя и незлыми, однакожъ безполезными; 491. потомъ порчу, подражающую ей и принимающую на себя ея дѣло, и то, каковы бываютъ природы душъ, которыя, направляясь къ этому занятію недостойно и не по силамъ, и многократно погрѣшая, вездѣ и отъ всѣхъ навлекли на философію то мнѣніе, о какомъ ты говоришь. — Какія же порчи разумѣешь ты? спросилъ онъ. — Это, если будетъ для меня возможно, постараюсь раскрыть тебѣ, отвѣчалъ я. Въ томъ-то всякій, думаю, согласится, что природа, имѣющая все, сейчасъ же ей приписанное нами, чтобы быть природою B. совершенно философскою, рѣдко раждается и рѣдка бываетъ между людьми. Или не думаешь? — И очень. — А когда она рѣдка, — смотри, какъ многочисленно и велико все гибельное. — Что же именно? — До крайности удивительно слышать, что душу губитъ и отвлекаетъ отъ философіи каждое изъ тѣхъ свойствъ, которыя мы хвалили въ ея природѣ, — разумѣю мужество, разсудительность и все, что разсмотрѣли. C. — Странно слышать, сказалъ онъ. — Да еще сверхъ того, продолжалъ я, развращаютъ и отвлекаютъ ее всѣ такъ называемыя блага, — красота, богатство, крѣпость тѣла, сильное родство въ обществѣ и все тому подобное. Вообще — ты, конечно, понимаешь, что̀ я говорю. — Понимаю, сказалъ онъ,
соединялись — мужество, великодушие, способность к учению, память. Потом ты ввязался, что каждый принужден будет D. согласиться с тем, что̀ мы говорим, и оставив рассуждение о предмете, обратил внимание на тех, о ком шла речь, и прибавил: каждый скажет, что одних между этими людьми находит бесполезными, а многих зараженными всякого рода злом. Наконец, мы стали искать причины этого соблазна и пришли к настоящему рассуждению, отчего многие из них злы, а для сего снова ухватились за природу истинных философов и по необходимости определили E. ее. — Так, сказал он. — Теперь, продолжал я, надобно рассмотреть порчу этой именно природы, как она у многих повредилась, — не коснувшись только немногого — тех, которых называют хотя и незлыми, однакож бесполезными; 491. потом порчу, подражающую ей и принимающую на себя её дело, и то, каковы бывают природы душ, которые, направляясь к этому занятию недостойно и не по силам, и многократно погрешая, везде и от всех навлекли на философию то мнение, о каком ты говоришь. — Какие же порчи разумеешь ты? спросил он. — Это, если будет для меня возможно, постараюсь раскрыть тебе, отвечал я. В том-то всякий, думаю, согласится, что природа, имеющая всё, сейчас же ей приписанное нами, чтобы быть природою B. совершенно философскою, редко рождается и редка бывает между людьми. Или не думаешь? — И очень. — А когда она редка, — смотри, как многочисленно и велико всё гибельное. — Что же именно? — До крайности удивительно слышать, что душу губит и отвлекает от философии каждое из тех свойств, которые мы хвалили в её природе, — разумею мужество, рассудительность и всё, что рассмотрели. C. — Странно слышать, сказал он. — Да еще сверх того, продолжал я, развращают и отвлекают ее все так называемые блага, — красота, богатство, крепость тела, сильное родство в обществе и всё тому подобное. Вообще — ты, конечно, понимаешь, что̀ я говорю. — Понимаю, сказал он,
