то дѣлается нѣжнѣе надлежащаго, а воспитываемая хорошо, бываетъ кротка и благонравна. — Такъ. — И стражи, говоримъ мы, должны имѣть ту и другую природу. — Конечно. — Такъ не должны ли эти природы быть соглашены одна съ другою? — Какъ не должны? — И душа человѣка, 411. въ которомъ онѣ соглашены, есть душа разсудительная и мужественная. — Конечно. — А въ комъ не соглашены, — трусливая и грубая. — И очень. — Итакъ пусть кто-нибудь позволитъ своей душѣ обворожаться музыкою, и чрезъ уши, какъ чрезъ каналъ, вливаетъ въ нее недавно упомянутые нами сладкіе, нѣжные и жалобные звуки гармоніи, и пусть эти мягкіе звуки пѣсни увеселяютъ его во всю жизнь: сперва, если у него было сколько-нибудь раздражительности, онъ умягчаетъ ее, какъ желѣзо, и безполезное, B. жосткое превращаетъ въ полезное; потомъ, не переставая позволять ей это и долѣе, но чаруя ее, онъ растопляетъ ея чувство и перегоняетъ до тѣхъ поръ, пока не вытопитъ изъ него сердечнаго жара (θυμόν) не изсѣчетъ изъ души какбы нервовъ и не сдѣлаетъ воина изнѣженнымъ. — Безъ сомнѣнія, сказалъ онъ. — Если и съ самаго начала онъ получилъ природу безъ сердечной горячности, продолжалъ я, то выйдетъ такимъ скоро; а когда природа его была горяча, — ослабитъ ея жаръ и сдѣлаетъ ее удобовозбуждаемою, скоро раздражающеюся и охладѣвающею отъ причинъ ничтожныхъ. Такимъ образомъ, вмѣсто C. сердечнаго жара, исполнившись чувствомъ недовольства, люди становятся желчны и вздорчивы. — Именно такъ. — Что жъ? а еслибы кто, напротивъ, много занимался гимнастикою и слишкомъ пировалъ[1], не касаясь музыки и философіи? Имѣя здоровое тѣло, не исполнится ли онъ сперва надменностію и юношескимъ жаромъ и несдѣлается ли му-
- ↑ Слишкомъ пировалъ. Чтобы понять здѣсь связь между пированьемъ и гимнастикою, надобно вспомнить греческихъ атлетовъ, которые съ гимнастикою соединяли употребленіе отборныхъ яствъ и притомъ въ большомъ количествѣ, отчего, говоря вообще, были плотны и жирны.
то делается нежнее надлежащего, а воспитываемая хорошо, бывает кротка и благонравна. — Так. — И стражи, говорим мы, должны иметь ту и другую природу. — Конечно. — Так не должны ли эти природы быть соглашены одна с другою? — Как не должны? — И душа человека, 411. в котором они соглашены, есть душа рассудительная и мужественная. — Конечно. — А в ком не соглашены, — трусливая и грубая. — И очень. — Итак пусть кто-нибудь позволит своей душе обворожаться музыкою, и чрез уши, как чрез канал, вливает в нее недавно упомянутые нами сладкие, нежные и жалобные звуки гармонии, и пусть эти мягкие звуки песни увеселяют его во всю жизнь: сперва, если у него было сколько-нибудь раздражительности, он умягчает ее, как железо, и бесполезное, B. жосткое превращает в полезное; потом, не переставая позволять ей это и долее, но чаруя ее, он растопляет её чувство и перегоняет до тех пор, пока не вытопит из него сердечного жара (θυμόν) не иссечет из души как бы нервов и не сделает воина изнеженным. — Без сомнения, сказал он. — Если и с самого начала он получил природу без сердечной горячности, продолжал я, то выйдет таким скоро; а когда природа его была горяча, — ослабит её жар и сделает ее удобовозбуждаемою, скоро раздражающеюся и охладевающею от причин ничтожных. Таким образом, вместо C. сердечного жара, исполнившись чувством недовольства, люди становятся желчны и вздорчивы. — Именно так. — Что ж? а если бы кто, напротив, много занимался гимнастикою и слишком пировал[1], не касаясь музыки и философии? Имея здоровое тело, не исполнится ли он сперва надменностью и юношеским жаром и несделается ли му-
————————————
- ↑ Слишком пировал. Чтобы понять здесь связь между пированьем и гимнастикою, надобно вспомнить греческих атлетов, которые с гимнастикою соединяли употребление отборных яств и притом в большом количестве, отчего, говоря вообще, были плотны и жирны.
