дѣйствительно хорошими и добрыми, иногда причисляютъ это дѣло къ предметамъ изучимымъ, иногда нѣтъ? Сказалъ ли бы ты, что люди, находящіеся въ такомъ недоумѣніи касательно этого предмета, суть именно его преподаватели?
Мен. Нѣтъ, клянусь Зевсомъ.
Сокр. Если же ни софисты, ни даже хорошіе и добрые люди не могутъ быть преподавателями этого дѣла, то видно — и никто другой?
Мен. Кажется, никто.
Сокр. А если ужъ нѣтъ учителей, то нѣтъ и учениковъ?
Мен. Выходитъ такъ, какъ ты говоришь.
Сокр. Значитъ, мы согласились, что тотъ предметъ, въ отношеніи къ которому нѣтъ ни учителей ни учениковъ, C. не можетъ быть изучимъ?
Мен. Согласились.
Сокр. А для добродѣтели нигдѣ не открывается учителей?
Мен. Такъ.
Сокр. Если же нѣтъ учителей, то нѣтъ и учениковъ?
Мен. Явно.
Сокр. Слѣдовательно добродѣтель неизучима?
Мен. Невѣроятно, хотя наши изслѣдованія и D. правильны. Я все еще удивляюсь, Сократъ, какъ бы и быть когда-нибудь добрымъ людямъ, или, какимъ бы образомъ сдѣлаться добрыми тѣмъ, которые сдѣлались.
Сокр. Оба мы, Менонъ, должно быть, люди плохіе. Видно, тебя Горгіасъ, а меня Продикъ, не довольно научили. Итакъ намъ нужно обратить вниманіе и изслѣдовать самимъ, можетъ ли кто сдѣлать насъ лучшими какимъ-нибудь однимъ образомъ[1]. Говорю это, имѣя въ виду прежній E. вопросъ. Какъ смѣшно утаилось отъ насъ, что у человѣка,
- ↑ 96. D. Можетъ ли кто сдѣлать насъ лучшими, ὄςτις ἡμᾶς βελτίους ποιήσει. Такъ я перевожу, основываясь на значеніи изъявительнаго ποιήσει, хотя въ такомъ случаѣ должно бы стоять ἄρά τις ἡμᾶς и проч. Притомъ явно, что сила мысли здѣсь — въ словахъ ἑνί γε τῷ τρόπῳ, а не въ ποιήσει; иначе послѣ ζητητέον надлежало бы писать ποήσειε. Дальнѣйшихъ словъ E. когда же не допустимъ — и другое кое-что, εἰ μὴ τοῦτο δοίνμεν — ἄλλου τινός, во многихъ
действительно хорошими и добрыми, иногда причисляют это дело к предметам изучимым, иногда нет? Сказал ли бы ты, что люди, находящиеся в таком недоумении касательно этого предмета, суть именно его преподаватели?
Мен. Нет, клянусь Зевсом.
Сокр. Если же ни софисты, ни даже хорошие и добрые люди не могут быть преподавателями этого дела, то видно — и никто другой?
Мен. Кажется, никто.
Сокр. А если уж нет учителей, то нет и учеников?
Мен. Выходит так, как ты говоришь.
Сокр. Значит, мы согласились, что тот предмет, в отношении к которому нет ни учителей ни учеников, C. не может быть изучим?
Мен. Согласились.
Сокр. А для добродетели нигде не открывается учителей?
Мен. Так.
Сокр. Если же нет учителей, то нет и учеников?
Мен. Явно.
Сокр. Следовательно добродетель неизучима?
Мен. Невероятно, хотя наши исследования и D. правильны. Я всё еще удивляюсь, Сократ, как бы и быть когда-нибудь добрым людям, или, каким бы образом сделаться добрыми тем, которые сделались.
Сокр. Оба мы, Менон, должно быть, люди плохие. Видно, тебя Горгиас, а меня Продик, не довольно научили. Итак нам нужно обратить внимание и исследовать самим, может ли кто сделать нас лучшими каким-нибудь одним образом[1]. Говорю это, имея в виду прежний E. вопрос. Как смешно утаилось от нас, что у человека,
————————————
- ↑ 96. D. Может ли кто сделать нас лучшими, ὄςτις ἡμᾶς βελτίους ποιήσει. Так я перевожу, основываясь на значении изъявительного ποιήσει, хотя в таком случае должно бы стоять ἄρά τις ἡμᾶς и проч. Притом явно, что сила мысли здесь — в словах ἑνί γε τῷ τρόπῳ, а не в ποιήσει; иначе после ζητητέον надлежало бы писать ποήσειε. Дальнейших слов E. когда же не допустим — и другое кое-что, εἰ μὴ τοῦτο δοίνμεν — ἄλλου τινός, во многих
