въ обработкѣ. Поверхностное сужденіе хотѣло бы подстроить ее подъ тонъ эфемерныхъ фельетоновъ, забывая, что языкъ философскій есть нарѣчіе кабинетное, необходимое для выраженія высокихъ идей ума, что оно никогда не можетъ быть перелито въ формы болѣе простыя и общеупотребительныя въ обыкновенныхъ сношеніяхъ людей въ свѣтѣ. Съ другой стороны, языкъ свѣта, легкая оболочка летучихъ мыслей, вовсе недостаточенъ для выраженія высокихъ идей философіи. Онѣ, жительницы міра духовнаго, бываютъ только минутными гостьями земли: озаривъ душу философа свѣтомъ, постигаемымъ только во глубинѣ ума, онѣ темнѣютъ при одномъ прикосновеніи къ нимъ обыкновенныхъ формъ человѣческой мысли, а еще темнѣе становятся, облекаясь въ человѣческое слово. Можно ли опредѣленно обрисовать предметъ, неуловимый вполнѣ никакими формами не только языка, но и самаго мышленія? Есть слово для выраженія; но оно не выражаетъ предмета: оно идетъ за идеею только издали и формуетъ одну тѣнь ея, одинъ слѣдъ, оставленный ею земному мыслителю. Вотъ основаніе, на которомъ зиждется и развивается наука, никогда неоканчивающая своего развитія! И вотъ вмѣстѣ причина, по которой философъ принужденъ выходить за предѣлы обыкновенныхъ формъ народнаго выраженія и изъ общественнаго языка образовать частное, кабинетное нарѣчіе!
Съ этимъ-то нарѣчіемъ восходилъ на свою каѳедру и Платонъ. Его окружало общество людей образованныхъ, но съ образованіемъ тогдашняго вѣка, привыкшаго къ пріятнымъ и легкимъ впечатлѣніямъ изящнаго. Эти люди были не мудрецы, углублявшіеся въ истину, а питомцы софистовъ, требовавшіе игры въ словахъ, парадности и декламаціи въ дѣйствіи: избалованные роскошью и нѣгою въ домашней жизни, они приносили тотъ же вкусъ и въ Академію, и жаждали роскоши въ самой рѣчи. Удивительно ли, что Платонъ, съ своими новыми идеями, требовавшими на-
в обработке. Поверхностное суждение хотело бы подстроить ее под тон эфемерных фельетонов, забывая, что язык философский есть наречие кабинетное, необходимое для выражения высоких идей ума, что оно никогда не может быть перелито в формы более простые и общеупотребительные в обыкновенных сношениях людей в свете. С другой стороны, язык света, легкая оболочка летучих мыслей, вовсе недостаточен для выражения высоких идей философии. Они, жительницы мира духовного, бывают только минутными гостьями земли: озарив душу философа светом, постигаемым только в глубине ума, они темнеют при одном прикосновении к ним обыкновенных форм человеческой мысли, а еще темнее становятся, облекаясь в человеческое слово. Можно ли определенно обрисовать предмет, неуловимый вполне никакими формами не только языка, но и самого мышления? Есть слово для выражения; но оно не выражает предмета: оно идет за идеею только издали и формует одну тень её, один след, оставленный ею земному мыслителю. Вот основание, на котором зиждется и развивается наука, никогда неоканчивающая своего развития! И вот вместе причина, по которой философ принужден выходить за пределы обыкновенных форм народного выражения и из общественного языка образовать частное, кабинетное наречие!
С этим-то наречием восходил на свою кафедру и Платон. Его окружало общество людей образованных, но с образованием тогдашнего века, привыкшего к приятным и легким впечатлениям изящного. Эти люди были не мудрецы, углублявшиеся в истину, а питомцы софистов, требовавшие игры в словах, парадности и декламации в действии: избалованные роскошью и негою в домашней жизни, они приносили тот же вкус и в Академию, и жаждали роскоши в самой речи. Удивительно ли, что Платон, со своими новыми идеями, требовавшими на-
