вания? Философу, въ мірѣ языческомъ глубокому и наблюдательному, что въ состояніи было представить лучшіе случаи для философскихъ созерцаній и важнѣйшія темы для изложенія ихъ, какъ не катастрофа мудреца, возвысившагося надъ предразсудками своего вѣка и отечественнаго язычества? Итакъ Платонъ, при первомъ появленіи Сократа предъ судомъ архонтовъ, въ качествѣ государственнаго преступника, заставляетъ его разговаривать съ Эвтифрономъ о святости и благочестіи; потомъ возводитъ его на судейскую каѳедру, какъ гражданина, прибѣгающаго подъ покровительство закона; далѣе описываетъ его уже какъ узника и влагаетъ ему въ уста бесѣду съ Критономъ о справедливости и законности поступковъ; и наконецъ изображаетъ его въ темницѣ, какъ мужественнаго страдальца, изливающаго ученикамъ свои чаянія и надежды на безсмертіе.
Впрочемъ эта историческая связь Эвтифрона съ показанными разговорами не препятствуетъ намъ въ научномъ отношеніи смотрѣть на него, какъ на дальнѣйшее развитіе мыслей объ одной изъ тѣхъ коренныхъ добродѣтелей, о которыхъ говорено было въ Протагорѣ. Эвтифронъ, сказали мы, посвященъ изслѣдованію святости и благочестія. Бесѣдуя съ Протагоромъ, Сократъ имѣлъ въ виду подвесть частныя понятія о добродѣтеляхъ, въ смыслѣ юридическомъ, подъ одно общее понятіе знанія, или добродѣтели нравственной, и требовалъ, чтобы сила и значеніе первыхъ объясняемы были изъ послѣдней. Съ этою цѣлію онъ приводилъ къ тожеству, между прочимъ, справедливость и святость. Итакъ въ Протагорѣ дѣло шло объ отношеніи и сродствѣ добродѣтелей; а въ Эвтифронѣ разсматривается одна святость сама по себѣ и рѣшается вопросъ не объ отношеніи ея, а о существѣ и значеніи. Если же изслѣдованіе существа всякой вещи необходимо служитъ къ проясненію какъ отличительныхъ ея признаковъ, такъ и общихъ, которые указываютъ на ея сродство съ другими вещами; то само
вания? Философу, в мире языческом глубокому и наблюдательному, что в состоянии было представить лучшие случаи для философских созерцаний и важнейшие темы для изложения их, как не катастрофа мудреца, возвысившегося над предрассудками своего века и отечественного язычества? Итак Платон, при первом появлении Сократа пред судом архонтов, в качестве государственного преступника, заставляет его разговаривать с Эвтифроном о святости и благочестии; потом возводит его на судейскую кафедру, как гражданина, прибегающего под покровительство закона; далее описывает его уже как узника и влагает ему в уста беседу с Критоном о справедливости и законности поступков; и наконец изображает его в темнице, как мужественного страдальца, изливающего ученикам свои чаяния и надежды на бессмертие.
Впрочем эта историческая связь Эвтифрона с показанными разговорами не препятствует нам в научном отношении смотреть на него, как на дальнейшее развитие мыслей об одной из тех коренных добродетелей, о которых говорено было в Протагоре. Эвтифрон, сказали мы, посвящен исследованию святости и благочестия. Беседуя с Протагором, Сократ имел в виду подвесть частные понятия о добродетелях, в смысле юридическом, под одно общее понятие знания, или добродетели нравственной, и требовал, чтобы сила и значение первых объясняемы были из последней. С этою целью он приводил к тожеству, между прочим, справедливость и святость. Итак в Протагоре дело шло об отношении и сродстве добродетелей; а в Эвтифроне рассматривается одна святость сама по себе и решается вопрос не об отношении её, а о существе и значении. Если же исследование существа всякой вещи необходимо служит к прояснению как отличительных её признаков, так и общих, которые указывают на её сродство с другими вещами; то само
