просьбѣ онъ присоединилъ и собственныя убѣжденія. Такимъ образомъ Евдикъ, расположившій собесѣдниковъ къ рѣшенію перваго вопроса, теперь становится возбуждателемъ ихъ къ разсмотрѣнію и втораго: это, какъ хорошо замѣтилъ Германъ, есть психическій органъ Сократа, вызывающій Иппіаса къ разсмотрѣнію предлагаемаго предмета. Доказательство, что лжецъ по доброй волѣ лучше лжеца поневолѣ, идетъ опять путемъ наведенія. Худаго скорохода, бѣгущаго съ медленностію умышленно, говоритъ Сократъ, надобно предпочитать тому, кто медленъ неумышленно. Точно такъ же должно заключать и о всякой дѣятельности тѣла, — о борьбѣ, о пѣніи, о зрѣніи и проч. Подобнымъ образомъ и изъ орудій, и изъ животныхъ лучшими будутъ тѣ, которыми можно злоупотреблять добровольно, чѣмъ тѣ, которыми люди злоупотребляютъ поневолѣ. Да и врачи и музыканты лучше тогда, когда они худо лѣчатъ, или играютъ, — съ намѣреніемъ, чѣмъ тогда, когда дѣлаютъ это ненамѣренно. Тоже надобно думать и о справедливости. Справедливость состоитъ либо въ силѣ, либо въ знаніи, либо въ томъ и другомъ. Но во всякомъ случаѣ, душа, умѣющая и могущая совершать какъ добро, такъ и зло, слѣдовательно согрѣшающая намѣренно, должна быть почитаема лучшею, чѣмъ та, которая дѣлаетъ зло безъ намѣренія. Иппіасъ, сперва подтвердившій всѣ частные члены наведенія, теперь логически не можетъ подвергать сомнѣнію этотъ общій выводъ, хотя остается все еще неубѣжденнымъ въ его справедливости (p. 371 E — 376 B).
Итакъ Сократъ въ заключеніе выражаетъ свою скорбь, что его недоумѣніе не рѣшено, и что онъ даже отъ мудреца Иппіаса не могъ ничему научиться касательно этого предмета (p. 376 C).
Изъ такого хода и заключенія діалога, кажется, ясно открывается цѣль, съ которою онъ написанъ, и коренная мысль, которую Платонъ старался въ немъ высказать. Цѣлію Платона было здѣсь обличить невѣжество и бездарность Иппіаса,
просьбе он присоединил и собственные убеждения. Таким образом Евдик, расположивший собеседников к решению первого вопроса, теперь становится возбуждателем их к рассмотрению и второго: это, как хорошо заметил Герман, есть психический орган Сократа, вызывающий Иппиаса к рассмотрению предлагаемого предмета. Доказательство, что лжец по доброй воле лучше лжеца поневоле, идет опять путем наведения. Худого скорохода, бегущего с медленностью умышленно, говорит Сократ, надобно предпочитать тому, кто медлен неумышленно. Точно так же должно заключать и о всякой деятельности тела, — о борьбе, о пении, о зрении и проч. Подобным образом и из орудий, и из животных лучшими будут те, которыми можно злоупотреблять добровольно, чем те, которыми люди злоупотребляют поневоле. Да и врачи и музыканты лучше тогда, когда они худо лечат, или играют, — с намерением, чем тогда, когда делают это ненамеренно. Тоже надобно думать и о справедливости. Справедливость состоит либо в силе, либо в знании, либо в том и другом. Но, во всяком случае, душа, умеющая и могущая совершать как добро, так и зло, следовательно согрешающая намеренно, должна быть почитаема лучшею, чем та, которая делает зло без намерения. Иппиас, сперва подтвердивший все частные члены наведения, теперь логически не может подвергать сомнению этот общий вывод, хотя остается всё еще неубежденным в его справедливости (p. 371 E — 376 B).
Итак Сократ в заключение выражает свою скорбь, что его недоумение не решено, и что он даже от мудреца Иппиаса не мог ничему научиться касательно этого предмета (p. 376 C).
Из такого хода и заключения диалога, кажется, ясно открывается цель, с которою он написан, и коренная мысль, которую Платон старался в нём высказать. Целью Платона было здесь обличить невежество и бездарность Иппиаса,
