дилъ въ одномъ изъ тѣхъ аѳинскихъ учрежденій, куда сходились люди всѣхъ сословій поговорить и послушать. Это могла быть палестра, гимназія, циркъ, портикъ, или что-нибудь подобное. Въ одномъ изъ такихъ-то мѣстъ Иппіасъ теперь показываетъ опыты своего многознанія и, между прочимъ, говоритъ о сочиненіяхъ Омира и прославленныхъ имъ герояхъ троянской войны. Слушатели, какъ видно, уже наслушались, и многіе изъ нихъ разошлись: остались только особенные любители прекрасныхъ рѣчей и философіи. Тогда нѣкто Евдикъ — третье собесѣдующее лице въ «Иппіасѣ меньшемъ» — вдругъ обращается къ Сократу съ вопросомъ: а ты-то что-же молчишь, Сократъ, — не хвалишь и не обличаешь софиста? — Этимъ начинается діалогъ. Сократъ, въ отвѣтъ, проситъ Евдика узнать отъ Иппіаса, угодно-ли ему будетъ объяснить, котораго изъ двухъ своихъ героевъ — Ахиллеса или Одиссея — Омиръ описываетъ, какъ лучшаго. Евдикъ удовлетворяетъ желанію Сократа; а Иппіасъ съ обыкновенною своею хвастливостію соглашается сдѣлать, чего требуютъ отъ него, и позволяетъ Сократу спрашивать себя. Это — вступленіе въ разговоръ (p. 363 A — 364 B).
На вопросъ Сократа: который изъ двухъ Омировыхъ героевъ лучше? — Иппіасъ отвѣчаетъ, что самый бравый изъ нихъ — Ахиллесъ, самый мудрый — Несторъ, а самый изворотливый или хитрый — Одиссей. Но Сократъ, не касаясь Нестора, сравниваетъ только двухъ прочихъ и устанавливаетъ общее положеніе, что правдивый и лживый — одинъ и тотъ-же; потому-что и лжецу надобно приписать знаніе о томъ дѣлѣ, которое онъ совершаетъ, и только знающій и способный (ἀγαθὸς) въ состояніи хорошо говоритъ какъ правду, такъ и ложь: безъ ума и сплутовать невозможно. А потому Ахиллеса, сравнительно съ Одиссеемъ, если послѣдній былъ лжецъ, нельзя назвать лучшимъ (ἀμείνων). Къ этому заключенію Сократъ приходитъ длиннымъ путемъ наведенія, и частые примѣры указываетъ въ области тѣхъ самыхъ наукъ и искуствъ, которыхъ знаніемъ хвастался софистъ, ловко давая замѣтить,
дил в одном из тех афинских учреждений, куда сходились люди всех сословий поговорить и послушать. Это могла быть палестра, гимназия, цирк, портик, или что-нибудь подобное. В одном из таких-то мест Иппиас теперь показывает опыты своего многознания и, между прочим, говорит о сочинениях Омира и прославленных им героях троянской войны. Слушатели, как видно, уже наслушались, и многие из них разошлись: остались только особенные любители прекрасных речей и философии. Тогда некто Евдик — третье собеседующее лице в «Иппиасе меньшем» — вдруг обращается к Сократу с вопросом: а ты-то что же молчишь, Сократ, — не хвалишь и не обличаешь софиста? — Этим начинается диалог. Сократ, в ответ, просит Евдика узнать от Иппиаса, угодно ли ему будет объяснить, которого из двух своих героев — Ахиллеса или Одиссея — Омир описывает, как лучшего. Евдик удовлетворяет желанию Сократа; а Иппиас с обыкновенною своею хвастливостию соглашается сделать, чего требуют от него, и позволяет Сократу спрашивать себя. Это — вступление в разговор (p. 363 A — 364 B).
На вопрос Сократа: который из двух Омировых героев лучше? — Иппиас отвечает, что самый бравый из них — Ахиллес, самый мудрый — Нестор, а самый изворотливый или хитрый — Одиссей. Но Сократ, не касаясь Нестора, сравнивает только двух прочих и устанавливает общее положение, что правдивый и лживый — один и тот же; потому что и лжецу надобно приписать знание о том деле, которое он совершает, и только знающий и способный (ἀγαθὸς) в состоянии хорошо говорит как правду, так и ложь: без ума и сплутовать невозможно. А потому Ахиллеса, сравнительно с Одиссеем, если последний был лжец, нельзя назвать лучшим (ἀμείνων). К этому заключению Сократ приходит длинным путем наведения, и частые примеры указывает в области тех самых наук и искусств, которых знанием хвастался софист, ловко давая заметить,
