иначе, при своей разсудительности, онъ былъ бы и врачемъ. C. — Такъ. — Значитъ, нѣтъ сомнѣнія, что когда разсудительность есть только знаніе знанія и незнанія, то она не въ состояніи отличить ни врача, знающаго свою науку, отъ того, который не знаетъ ея, а думаетъ и приписываетъ себѣ знаніе, — ни всякаго другаго, что-нибудь знающаго: отличитъ она развѣ подобнаго себѣ разсудительнаго, какъ дѣлаютъ и прочіе мастера. — Явно, сказалъ онъ. — Но какую пользу получили бы мы, D. Критіасъ, отъ разсудительности, когда бы она была такова? Если бы разсудительный, какъ было положено сначала, зналъ, что онъ знаетъ и чего не знаетъ, зналъ, что первое ему извѣстно, а послѣднее неизвѣстно, и могъ бы изслѣдовать другаго въ тѣхъ же отношеніяхъ; то разсудительность, говорили, была бы намъ весьма полезна: тогда жили бы безгрѣшно и мы сами, потому что обладали бы ею, — и другіе, потому что находились бы подъ нашимъ руководствомъ; тогда и E. мы сами не брались бы дѣлать то, чего не знаешь, а искали бы людей знающихъ и имъ ввѣряли бы исполненіе тѣхъ дѣлъ, — да и другимъ, которыми управляемъ, внушали бы дѣлать то, что дѣлая, они могли бы дѣлать правильно, а это значило бы дѣлать то, что знаешь. Такимъ образомъ разсудительность хорошо устроила бы и домъ, хорошо управляла бы и городомъ, и всѣмъ другимъ, чѣмъ свойственно ей управлять: потому что гдѣ нѣтъ грѣха, гдѣ каждое 172. дѣло производится справедливо; тамъ люди, подобнымъ образомъ настроенные, безъ сомнѣнія, живутъ хорошо и благополучно; а живущіе благополучно, счастливы. Не то ли, Критіасъ, говорили мы о разсудительности, спросилъ я, когда утверждали, что весьма хорошо знать, что́ кто знаетъ, и B. чего не знаетъ? — Именно то, отвѣчалъ онъ. — А теперь видишь, такого знанія нигдѣ не оказывается. — Вижу, сказалъ онъ. —
Но добро, продолжалъ я, котораго мы ищемъ въ понятіи о разсудительности, — это знаніе знанія и незнанія, не состоитъ ли въ томъ, что человѣкъ, обладающій имъ, учась чему-ни-
иначе, при своей рассудительности, он был бы и врачом. C. — Так. — Значит, нет сомнения, что когда рассудительность есть только знание знания и незнания, то она не в состоянии отличить ни врача, знающего свою науку, от того, который не знает её, а думает и приписывает себе знание, — ни всякого другого, что-нибудь знающего: отличит она разве подобного себе рассудительного, как делают и прочие мастера. — Явно, сказал он. — Но какую пользу получили бы мы, D. Критиас, от рассудительности, когда бы она была такова? Если бы рассудительный, как было положено сначала, знал, что он знает и чего не знает, знал, что первое ему известно, а последнее неизвестно, и мог бы исследовать другого в тех же отношениях; то рассудительность, говорили, была бы нам весьма полезна: тогда жили бы безгрешно и мы сами, потому что обладали бы ею, — и другие, потому что находились бы под нашим руководством; тогда и E. мы сами не брались бы делать то, чего не знаешь, а искали бы людей знающих и им вверяли бы исполнение тех дел, — да и другим, которыми управляем, внушали бы делать то, что делая, они могли бы делать правильно, а это значило бы делать то, что знаешь. Таким образом рассудительность хорошо устроила бы и дом, хорошо управляла бы и городом, и всем другим, чем свойственно ей управлять: потому что где нет греха, где каждое 172. дело производится справедливо; там люди, подобным образом настроенные, без сомнения, живут хорошо и благополучно; а живущие благополучно, счастливы. Не то ли, Критиас, говорили мы о рассудительности, спросил я, когда утверждали, что весьма хорошо знать, что́ кто знает, и B. чего не знает? — Именно то, отвечал он. — А теперь видишь, такого знания нигде не оказывается. — Вижу, сказал он. —
Но добро, продолжал я, которого мы ищем в понятии о рассудительности, — это знание знания и незнания, не состоит ли в том, что человек, обладающий им, учась чему-ни-
