собой земли: одна усталость только заставила его уменьшить скорость бѣга, Сердце его колотилось, какъ мельничная ступа; потъ лилъ градомъ. Въ изнеможеніи готовъ уже былъ онъ упасть на землю, какъ вдругъ послышалось ему, что сзади кто-то гонится за нимъ… Духъ у него занялся…
«Чортъ! чортъ!» кричалъ онъ безъ памяти, утрояя силы, и черезъ минуту безъ чувствъ повалился на землю.
«Чортъ! чортъ!» кричало вслѣдъ за нимъ, и онъ слышалъ только, какъ что-то съ шумомъ ринулось на него. Тутъ память отъ него улетѣла, и онъ, какъ страшный жилецъ тѣснаго гроба, остался нѣмъ и недвижимъ посреди дороги.
«Слышишь, Власъ!» говорилъ, приподнявшись ночью, одинъ изъ толпы народа, спавшаго на улицѣ: «возлѣ насъ кто-то помянулъ чорта!»
«Мнѣ какое дѣло?» проворчалъ, потягиваясь, лежавшій возлѣ него цыганъ: «хоть бы и всѣхъ своихъ родичей помянулъ!»
«Но, вѣдь, такъ закричалъ, какъ будто давятъ его!»
«Мало ли чего человѣкъ не совретъ спросонья!»
«Воля твоя, хоть посмотрѣть нужно. А выруби-ка огня!»
Другой цыганъ, ворча про себя, поднялся на ноги, два раза освѣтилъ себя искрами, будто молніями, раздулъ губами трутъ и, съ каганцемъ въ рукахъ—обыкновенною малороссійскою свѣтильнею, состоящею изъ разбитаго черепка, налитаго бараньимъ жиромъ—отправился, освѣщая дорогу.
«Стой! здѣсь лежитъ что-то. Свѣти сюда!»
Тутъ пристало къ нимъ еще нѣсколько человѣкъ.
«Что лежитъ, Власъ?»
«Такъ, какъ будто бы два человѣка: одинъ наверху, другой внизу; который изъ нихъ чортъ, уже и не распознаю!»
«А кто наверху?»
«Баба!»
«Ну, вотъ, это-жъ-то и есть чортъ!»
Всеобщій хохотъ разбудилъ почти всю улицу.
«Баба влѣзла на человѣка: ну, вѣрно, баба эта знаетъ, какъ ѣздить!» говорилъ одинъ изъ окружавшей толпы.
«Смотрите, братцы!» говорилъ другой, поднимая черепокъ отъ горшка, котораго одна только уцѣлѣвшая половина держалась на го-
