таною у матери, да и то еще когда мнѣ было лѣтъ десять отъ роду».
«За что же это, кумъ, на насъ напасть такая? Тебѣ еще ничего: тебя винятъ по крайней мѣрѣ за то, что у другого укралъ; но за что мнѣ, несчастливцу, недобрый поклепъ такой, будто у самого себя стянулъ кобылу? Видно, намъ, кумъ, на роду уже написано не имѣть счастья!»
«Горе намъ, сиротамъ бѣднымъ!»
Тутъ оба кума принялись всхлипывать навзрыдъ.
«Что съ тобою, Солопій?» сказалъ вошедшій въ это время Грыцько. «Кто это связалъ тебя?»
«А! Голопупенко, Голопупенко!» закричалъ, обрадовавшись, Солопій. «Вотъ, кумъ, это тотъ самый, о которомъ я говорилъ тебѣ. Эхъ, хватъ! Вотъ, Богъ убей меня на этомъ мѣстѣ, если не высуслилъ при мнѣ кухоль мало не съ твою голову, и хоть бы разъ поморщился!»
«Что-жъ ты, кумъ, такъ не уважилъ такого славнаго парубка?»
«Вотъ, какъ видишь», продолжалъ Черевикъ оборотясь къ Грыцьку: «наказалъ Богъ, видно, за то, что провинился передъ тобою. Прости, добрый человѣкъ! Ей-Богу, радъ бы былъ сдѣлать все для тебя… Но что прикажешь? Въ старухѣ дьяволъ сидитъ».
«Я не злопамятенъ, Солопій! Если хочешь, я освобожу тебя!»
Тутъ онъ мигнулъ хлопцамъ, и тѣ же самые, которые сторожили его, кинулись развязывать.
«За то и ты дѣлай, какъ нужно: свадьбу! да и попируемъ такъ, чтобы цѣлый годъ болѣли ноги отъ гопака!»
«Добре! отъ добре!» сказалъ Солопій, хлопнувъ руками. «Да мнѣ такъ теперь сдѣлалось весело, какъ будто мою старуху москали увезли! Да что думать! годится, или не годится такъ — сегодня свадьбу, да и концы въ воду!»
«Смотри жъ, Солопій: черезъ часъ я буду къ тебѣ; а теперь ступай домой: тамъ ожидаютъ тебя покупщики твоей кобылы и пшеницы!»
«Какъ, развѣ кобыла нашлась?»
«Нашлась!»
Черевикъ отъ радости сталъ неподвиженъ, глядя вслѣдъ уходившему Грыцьку.
«Что, Грыцько, худо мы сдѣлали свое дѣло?» сказалъ высокій цыганъ спѣшившему парубку. «Волы, вѣдь, мои теперь?»
«Твои! твои!»
