Принялись за леденцы, но и тутъ неудача. Поднялся шумъ, гвалтъ. Длинноносыя, крупныя птицы не справятся съ леденцомъ, не знаютъ, какъ пропустить его въ клювъ. Мелкія давятся имъ,—пришлось колотить ихъ по спинѣ, чтобы проскочилъ. Наконецъ, кое-какъ справились, успокоились и, разсѣвшись опять въ кружокъ, попросили мышь разсказать что-нибудь.
„Вы обѣщались разсказать про себя, помните“, обратилась къ ней Соня. „Хотѣли разсказать почему вы ненавидите к… и с….“ шопотомъ добавила она, боясь опять раздразнить ее.
„Ахъ, грустная и длинная повѣсть моей жизни“, вздохнула мышь, глядя на Соню.
„Длинная-то, длинная“ подумала Соня, оглядываясь на мышиный хвостъ, „но почему грустная, любопытно знать,“ продолжала она про себя. Очень сму-
Принялись за леденцы, но и тут неудача. Поднялся шум, гвалт. Длинноносые крупные птицы не справятся с леденцом, не знают, как пропустить его в клюв. Мелкие давятся им — пришлось колотить их по спине, чтобы проскочил. Наконец, кое-как справились, успокоились и, рассевшись опять в кружок, попросили мышь рассказать что-нибудь.
— Вы обещались рассказать про себя, помните, — обратилась к ней Соня. — Хотели рассказать, почему вы ненавидите к… и с… — шепотом добавила она, боясь опять раздразнить ее.
— Ах, грустная и длинная повесть моей жизни, — вздохнула мышь, глядя на Соню.
«Длинная-то, длинная, — подумала Соня, оглядываясь на мышиный хвост, — но почему грустная, любопытно знать, — продолжала она про себя. Очень сму-
