Тогда мышь вступилась. Она, какъ видно, была между ними важное лицо. „Садитесь и слушайте“, сказала она, „вы у меня скоро обсохнете.“
Всѣ разсѣлись въ кружокъ, мышь посередкѣ. Соня жадно уставилась на нее. „Что-то она скажетъ“, думаетъ она, „поскорѣе бы обсохнуть, а то такъ холодно,—еще простудишься, пожалуй!“
„Ну-съ“, съ достоинствомъ начала мышь, „всѣ ли на мѣстѣ? Сухо же здѣсь, нечего сказать! Прошу покорнѣйше всѣхъ молчать. Было это въ 12-мъ году. Мы съ Наполеономъ шли на Россію, хотѣли брать Москву. Я ѣхала въ фургонѣ съ провіантомъ, гдѣ ни въ чемъ не нуждалась и имѣла очень удобное помѣщеніе въ ранцѣ одного французскаго солдата.“ Тутъ мышь важно приподняла голову и значительно оглянула все общество. „Полководцы у насъ были отличные, привыкли воевать: куда ни пошлютъ ихъ, вездѣ по-
Тогда мышь вступилась. Она, как видно, была между ними важное лицо.
— Садитесь и слушайте, — сказала она, — вы у меня скоро обсохнете.
Все расселись в кружок, мышь посередке. Соня жадно уставилась на нее. «Что-то она скажет, — думает она, — поскорее бы обсохнуть, а то так холодно — еще простудишься, пожалуй!
— Ну-с, — с достоинством начала мышь, — все ли на месте? Сухо же здесь, нечего сказать! Прошу покорнейше всех молчать. Было это в двенадцатом году. Мы с Наполеоном шли на Россию, хотели брать Москву. Я ехала в фургоне с провиантом, где ни в чем не нуждалась и имела очень удобное помещение в ранце одного французского солдата.
Тут мышь важно приподняла голову и значительно оглянула все общество.
— Полководцы у нас были отличные, привыкли воевать: куда ни пошлют их, везде по-
