На этой стклянкѣ, однако, не стояло наружное и Соня рѣшилась отвѣдать. Отпила—ничего, вкусно; отзывается чѣмъ-то въ родѣ всякой всячины: будто вишневымъ вареньемъ и яичницей, и ананасомъ, и жареной индѣйкой, и леденцомъ, и сдобными сухарями. Она допила все до капельки.
„Что-то теперь будетъ? Престранное чувство!“ говоритъ Соня. „Да никакъ я стала уменьшаться!…“
Такъ и есть: Соня дѣйствительно становится меньше, да меньше. Отъ нее осталося уже всего вершка четыре и какъ обрадовалась она, вздумавъ, что теперь она ростомъ какъ разъ подходитъ къ дверкѣ, что выводитъ въ чудесный садъ!
Постояла Соня, подождала, не будетъ ли еще чего, не вдвинется ли еще? „Какъ бы совсѣмъ не вдвинуться!“ струсила она. „Эдакъ, пожалуй, совсѣмъ исчезнешь,
На этой склянке, однако, не стояло наружное, и Соня решилась отведать. Отпила — ничего, вкусно; отзывается чем-то вроде всякой всячины: будто вишневым вареньем и яичницей, и ананасом, и жареной индейкой, и леденцом, и сдобными сухарями. Она допила все до капельки.
— Что-то теперь будет? Престранное чувство! — говорит Соня. — Да никак я стала уменьшаться!..
Так и есть: Соня действительно становится меньше да меньше. От неее осталось уже всего вершка четыре, и как обрадовалась она, вздумав, что теперь она ростом как раз подходит к дверке, что выводит в чудесный сад!
Постояла Соня, подождала, не будет ли еще чего, не вдвинется ли еще? «Как бы совсем не вдвинуться! — струсила она. — Эдак, пожалуй, совсем исчезнешь,
