уйдешь далеко, Комолка! Вонъ онъ, Гришутка, сидитъ на озерѣ, увидитъ—догонитъ, прыткій паренекъ, такъ нахлещетъ, что бокамъ будетъ больно!»—«Муу! Ты—конь, не корова, можешь нестись вихремъ!»—«Было время, Комолка, носились и мы; да уходили Сивку телѣга, сани да горбатая соха! Не даютъ онѣ коню ходу! Попрыгаемъ-ка къ Гришуткѣ, посмотримъ, что онъ тамъ дѣлаетъ?»
И Сивка запрыгала, щипля урывками траву, къ берегу, къ кусту, подъ которымъ сидѣлъ Гришутка. Комолка лѣниво потянулась за Сивкомъ.
Солнце тихо опускалось за лѣсъ, оно словно катилось съ крутой горы на голубомъ небѣ, оно золотило весь берегъ озера; Гришутка поминутно дергалъ удочку и то и знай вскрикивалъ:
— Ахъ, сорвался! Сцапалъ шарикъ и сорвался! На вотъ еще,—поплевывая, насаживалъ онъ хлѣб-
уйдёшь далеко, Комолка! Вон он, Гришутка, сидит на озере, увидит — догонит, прыткий паренёк, так нахлещет, что бокам будет больно!» — «Муу! Ты — конь, не корова, можешь нестись вихрем!» — «Было время, Комолка, носились и мы; да уходили Сивку телега, сани да горбатая соха! Не дают они коню ходу! Попрыгаем-ка к Гришутке, посмотрим, что он там делает?»
И Сивка запрыгала, щипля урывками траву, к берегу, к кусту, под которым сидел Гришутка. Комолка лениво потянулась за Сивком.
Солнце тихо опускалось за лес, оно словно катилось с крутой горы на голубом небе, оно золотило весь берег озера; Гришутка поминутно дёргал удочку и то и знай вскрикивал:
— Ах, сорвался! Сцапал шарик и сорвался! На вот ещё, — поплёвывая, насаживал он хлеб-
