щина глядѣвшая прямо въ глаза смерти, и глядѣвшая прямо въ глаза мнѣ, какъ глядитъ человѣкъ съ самой чистой совѣстью, сознающій свою полную невинность и не боящійся никакихъ упрековъ.
Отъ этой ужасной и несчастной женщины исходило положительно какое-то магическое обаяніе, котораго не передашь словами и которое испытывали на себѣ столь многіе, самые спокойные, здоровые и разсудительные люди. Я былъ такъ увѣренъ въ себѣ — а вотъ она меня поколебала.
— Скажите, — спрашивала она, впиваясь въ меня своими мутно блестѣвшими глазами, — можете ли вы пойти подъ присягу, что у васъ былъ бредъ и что эта записка не написана «хозяиномъ?»
— Не знаю! — отвѣтилъ я. — Завтра утромъ я приду проститься съ вами. Мнѣ надо домой, я завтра уѣду.
щина глядевшая прямо в глаза смерти, и глядевшая прямо в глаза мне, как глядит человек с самой чистой совестью, сознающий свою полную невинность и не боящийся никаких упреков.
От этой ужасной и несчастной женщины исходило положительно какое-то магическое обаяние, которого не передашь словами и которое испытывали на себе столь многие, самые спокойные, здоровые и рассудительные люди. Я был так уверен в себе, — а вот она меня поколебала.
— Скажите, — спрашивала она, впиваясь в меня своими мутно блестевшими глазами, — можете ли вы пойти под присягу, что у вас был бред и что эта записка не написана «хозяином?»
— Не знаю! — ответил я. — Завтра утром я приду проститься с вами. Мне надо домой, я завтра уеду.
И я пришелъ на слѣдующее утро проститься съ нею. Меня провели въ очень большую и высокую комнату, служившую ей и кабинетомъ, и спальней. Хозяева всячески позаботились о ея комфортѣ и устроили ей достойную ея обстановку. Елена Петровна лежала на огромной кровати, вся распухшая, и стонала.
Взглянувъ на ея совершенно сѣрое лицо, въ которомъ читалось глубокое страданіе, я просто не узналъ «madame», вчера еще вечеромъ хоть и почти неподвижной въ креслѣ; но все же энергичной и, минутами, даже веселой.
— Боже мой, что̀ такое съ вами? — спросилъ я.
— Чуть не померла ночью, голубчикъ! — простонала она, — къ самому сердцу подкатило, и вотъ — смотрите!
Она съ усиліемъ высвободила изъ-подъ одѣяла руку. Это была не рука, а какое-то несгибавшееся, толстѣйшее бревно.
— Что жъ докторъ?
И я пришел на следующее утро проститься с нею. Меня провели в очень большую и высокую комнату, служившую ей и кабинетом, и спальней. Хозяева всячески позаботились о ее комфорте и устроили ей достойную ее обстановку. Елена Петровна лежала на огромной кровати, вся распухшая, и стонала.
Взглянув на ее совершенно серое лицо, в котором читалось глубокое страдание, я просто не узнал «madame», вчера еще вечером хоть и почти неподвижной в кресле; но все же энергичной и минутами даже веселой.
— Боже мой, что такое с вами? — спросил я.
— Чуть не померла ночью, голубчик! — простонала она, — к самому сердцу подкатило, и вот — смотрите!
Она с усилием высвободила из-под одеяла руку. Это была не рука, а какое-то не сгибавшееся, толстейшее бревно.
— Что ж доктор?
