не заставятъ его спать при такомъ чудесномъ юго-западномъ вѣтрѣ. Я изумился, какъ никогда въ жизни, не понимая, о чемъ онъ толкуетъ, — и подумалъ, что онъ просто не помнитъ себя отъ вина и водки. Но онъ очень спокойно замѣтилъ, что напрасно я принимаю его за пьянаго, что, напротивъ, никогда въ жизни онъ не былъ трезвѣе. Ему только надоѣло валяться, какъ собака, на постели въ такую прекрасную ночь и потому онъ намѣренъ встать, одѣться и покататься на лодкѣ. Не понимаю, что со мной сдѣлалось, но, услыхавъ эти слова, я такъ и вздрогнулъ отъ радости: его безумная выдумка показалась мнѣ самой разумной и счастливой мыслью. Дулъ почти ураганъ, погода стояла холодная: дѣло было въ концѣ октября. Тѣмъ не менѣе я вскочилъ съ постели, какъ встрепанный, въ какомъ-то экстазѣ, и объявилъ, что я не трусливѣе его, что мнѣ тоже надоѣло валяться, какъ собака, на постели, и что я также готовъ на какія угодно выходки и продѣлки, какъ любой Августъ Барнардъ въ Нантукетѣ.
Мы живо одѣлись и поспѣшили къ лодкѣ. Она стояла у старой, ветхой пристани, близь верфи Панки и Ко, стукаясь о тяжелыя бревна. Августъ вскочилъ въ нее и принялся вычерпывать воду, которая наполняла лодку почти до половины. Покончивъ съ этимъ, мы подняли кливеръ и гротъ и смѣло пустились въ море.
Какъ я уже упомянулъ, дулъ сильный вѣтеръ съ юго-запада. Ночь была ясная и холодная. Августъ помѣстился у руля, а я на палубѣ подлѣ мачты. Мы неслись стремглавъ, и еще не обмѣнялись ни единымъ словомъ съ тѣхъ поръ, какъ оставили верфь. Наконецъ, я спросилъ своего товарища, куда онъ думаетъ направиться и когда мы вернемся. Онъ посвисталъ и отвѣтилъ сварливымъ тономъ: — Я направлюсь въ открытое море, а ты можешь, если угодно, вернуться домой. — Взглянувъ на него, я тотчасъ убѣдился, что, несмотря на свою кажущуюся nonchalence, онъ находится въ сильнѣйшемъ возбужденіи. Я ясно видѣлъ при свѣтѣ луны, что лицо его бѣлѣе мрамора и руки дрожатъ до того, что руль почти не слушается ихъ. Я понялъ, что дѣло неладно и не на шутку встревожился. Въ то время я еще плохо управлялъ лодкой и всецѣло зависѣлъ отъ искусства моего товарища. Вѣтеръ какъ на зло усилился, а мы уже вышли почти въ открытое море; но я все-таки не хотѣлъ выказать трусость и съ полчаса еще хранилъ молчаніе. Наконецъ, однако, не выдержалъ и сказалъ Августу, что пора бы намъ вернуться домой. Какъ и раньше, онъ не сразу отвѣтилъ: — Поспѣемъ, — пробормоталъ онъ наконецъ, — время есть… домой поспѣемъ. — Я ожидалъ подобнаго отвѣта, но въ тонѣ его словъ было что-то особенное, отчего морозъ пробѣжалъ у меня по тѣлу. Я пристально посмотрѣлъ на Августа. Губы его посинѣли, колѣни
