равнодушно. Будучи немного циникомъ по натурѣ, я обладалъ всѣми чувствами собаки. Палачъ надѣлъ мнѣ петлю на шею. Доска упала — я повисъ.
Не стану описывать свои ощущенія на висѣлицѣ, хотя безъ сомнѣнія могъ бы сообщить много интереснаго на эту тему, тѣмъ болѣе, что никто еще не сказалъ ничего путнаго объ этомъ предметѣ. Дѣло въ томъ, что изобразить чувства повѣшеннаго можетъ лишь тотъ, кто былъ повѣшенъ. Авторъ можетъ судить лишь о томъ, что онъ самъ испыталъ. Такъ Маркъ Антоній написалъ трактатъ о пьянствѣ.
Замѣчу, во всякомъ случаѣ, что я не умеръ. Не имѣя дыханія, я не могъ задохнуться; и если бы не узелъ подъ моимъ лѣвымъ ухомъ, я не испытывалъ бы ни малѣйшаго неудобства. Правда, меня сильно дернула веревка, когда опускная доска ускользнула изъ подъ моихъ ногъ, но этотъ толчекъ только вправилъ мнѣ шею, вывихнутую толстымъ джентльменомъ въ дилижансѣ.
Во всякомъ случаѣ я не хотѣлъ разочаровать публику. Говорятъ, мои конвульсіи были необычайны. Мои судороги были неподражаемы. Толпа кричала bis. Мужчины падали въ обморокъ, женщинъ уносили въ истерикѣ. Пинкситъ воспользовался случаемъ, чтобы исправить свою удивительную картину «Марсіасъ, съ котораго сдираютъ кожу заживо».
Когда я достаточно позабавилъ толпу, рѣшили снять меня съ висѣлицы, тѣмъ болѣе, что настоящій преступникъ былъ въ это время пойманъ и узнанъ, — фактъ, къ сожалѣнію, оставшійся неизвѣстнымъ для меня.
Разумѣется, ко мнѣ отнеслись съ большимъ сочувствіемъ и такъ какъ никто не предъявилъ правъ на мое тѣло, то рѣшено было похоронить меня въ общественномъ склепѣ.
Тутъ меня и положили послѣ надлежащихъ церемоній. Могильщикъ ушелъ и я остался одинъ. Стихъ изъ «Недовольнаго» Марстона —
«Смерть хорошій малый, ея домъ открытъ для всѣхъ»,
вспомнился мнѣ въ эту минуту и показался очевидной ложью.
Какъ бы то ни было, я сбросилъ крышку съ своего гроба и вылѣзъ вонъ. Помѣщеніе оказалось очень сырымъ и мрачнымъ, меня начинала томить скука. Чтобы развлечься, я сталъ прогуливаться среди гробовъ, разставленныхъ кругомъ. Я снималъ съ нихъ крышки, одну за другой, и предавался размышленіямъ о бренныхъ останкахъ, которые въ нихъ заключались.
— Вотъ этотъ — говорилъ я, наткнувшись на распухшій, одутловатый, круглый трупъ, — вотъ этотъ былъ во всѣхъ отношеніяхъ несчастный, злополучный человѣкъ. Его постигла жестокая
