мерзости! — Ахъ, ты… Ахъ, ты… — тутъ я поднялся на цыпочки, схватилъ ее за горло, приложилъ губы къ ея уху и готовился изрыгнуть новый и болѣе сильный эпитетъ, который, безъ сомнѣнія, убѣдилъ бы мою супругу въ ея ничтожествѣ, — какъ вдругъ, къ моему крайнему изумленію и ужасу, почувствовалъ, что мнѣ не передохнуть.
Фразы: «я не въ силахъ духъ перевести», «не передохнуть» и т. п. весьма часто употребляются въ обыкновенномъ разговорѣ. Но я никогда не слыхалъ, чтобы такое ужасное происшествіе случилось bona fide и на дѣлѣ. Вообразите же, — если, конечно, вы одарены хоть крупицей воображенія, — вообразите себѣ мое удивленіе, мой ужасъ, мое отчаяніе.
Но мой добрый геній никогда не покидаетъ меня. Въ минуты самаго крайняго волненія я сохраняю чувство приличія, et le chemin de passions me conduit — какъ выражается лордъ Эдуардъ въ «Юліи», говоря о самомъ себѣ — à la philosophie veritable. Я не могъ въ первую минуту опредѣлить вполнѣ точно, что такое со мной случилось, но, во всякомъ случаѣ, рѣшился скрыть отъ жены это приключеніе, пока дальнѣйшій опытъ не укажетъ мнѣ размѣры постигшаго меня бѣдствія. Итакъ, моментально замѣнивъ разъяренное и разстроенное выраженіе моего лица маской лукаваго и кокетливаго благодушія, я потрепалъ мою благовѣрную по щечкѣ, поцѣловалъ въ другую, и не говоря ни слова (Фуріи! я не могъ), оставилъ ее, изумленную моимъ дурачествомъ, выпорхнувъ изъ комнаты легкимъ par de Zéphyr.
И вотъ я въ своемъ boudoir’ѣ — куда благополучно добрался — ужасный образчикъ печальныхъ послѣдствій раздражительности — живой, но съ признаками мертваго — мертвый, но съ наклонностями живого — существо спокойное, по бездыханное.
Да! бездыханное. Серьезно говорю: мое дыханіе прекратилось совершенно. Оно не могло бы пошевелить пера, или отуманить поверхность зеркала. Жестокая судьба! Впрочемъ, за первымъ припадкомъ подавляющей скорби послѣдовало нѣкоторое облегченіе. Я убѣдился на опытѣ, что способность рѣчи, такъ внезапно отнявшаяся у меня, когда я бесѣдовалъ съ женой, не вполнѣ утрачена мною, и если бы въ моментъ этого интереснаго кризиса я догадался понизить голосъ до низкихъ горловыхъ звуковъ, то могъ бы еще выразить ей свои чувства. Эти звуки (горловые) зависѣли, какъ я убѣдился, не отъ воздушнаго тока, производимаго дыханіемъ, а отъ особенныхъ спазмодическихъ сокращеній горловыхъ мускуловъ.
Бросившись въ кресло, я погрузился въ глубокія размышленія. Размышленія, конечно, не утѣшительнаго свойства. Меня обуревали
