— О комъ? — съ удивленіемъ переспросилъ дьяволъ, неужто вы рѣшитесь въ чемъ-нибудь упрекнуть Эпикура? Что я думаю объ Эпикурѣ? Поймите меня, сударь, — вѣдь «я» и есть Эпикуръ! Я тотъ самый философъ, написавшій триста трактатовъ, о которыхъ упоминаетъ Діогенъ Лаэрцій.
— Это ложь! — сказалъ метафизикъ, — которому вино немножко ударило въ голову.
— Очень хорошо! — очень хорошо, сударь! прекрасно, сударь! — отвѣчалъ его величество, повидимому крайне польщенный.
— Это ложь! — повторилъ restaurateur авторитетнымъ тономъ, это — уээ — ложь!
— Хорошо, хорошо, будь по вашему! — сказалъ дьяволъ миролюбиво; — а Бонъ-Бонъ, въ виду такой побѣды надъ его величествомъ, счелъ своимъ долгомъ прикончить вторую бутылку Шамбертена.
— Какъ я уже сказалъ, — продолжалъ посѣтитель, — какъ я замѣтилъ нѣсколько минутъ тому назадъ, многое въ вашей книгѣ черезчуръ outré, monsieur Бонъ-Бонъ. Что вы порете, напримѣръ, о душѣ? Скажите пожалуйста, сударь, что такое душа?
— Душа, — уэ, — душа, — отвѣтилъ метафизикъ, заглядывая въ свою рукопись, — безспорно…
— Нѣтъ, сударь!
— Безъ сомнѣнія…
— Нѣтъ, сударь!
— Неоспоримо…
— Нѣтъ, сударь!
— Очевидно…
— Нѣтъ, сударь!
— Неопровержимо…
— Нѣтъ, сударь!
— Уэ!
— Нѣтъ, сударь!
— И внѣ всякихъ споровъ…
— Нѣтъ, сударь, душа вовсе не то! (Тутъ философъ, бросивъ на собесѣдника злобный взглядъ, поспѣшилъ положить конецъ спору, осушивъ разомъ третью бутылку Шамбертена).
— Въ такомъ случаѣ — уэ, — скажите, пожалуйста, что же, что же такое душа?
— Ни то ни се, monsieur Бонъ-Бонъ, — отвѣчалъ его величество задумчивымъ тономъ. — Я пробовалъ, то есть, я хочу сказать, знавалъ очень плохія души и очень недурныя. — Тутъ онъ причмокнулъ губами и, машинально схватившись за книжку, высовывавшуюся изъ кармана, страшно расчихался.
