мистера Пеннифитера, нѣсколько разъ намекнувъ, что прощаетъ буйному молодому джентльмену, — «наслѣднику почтеннаго мистера Шоттльуорти» — оскорбленіе, которое онъ (молодой джентльменъ), безъ сомнѣнія въ порывѣ страсти, нашелъ умѣстнымъ нанести ему (мистеру Гудфелло). «Прощаетъ отъ всей души, — говорилъ онъ, — и что касается до него (м-ра Гудфелло), то не только онъ не станетъ налегать на подозрительныя обстоятельства, которыя, къ несчастью, дѣйствительно говорятъ противъ м-ра Пеннифитера, но сдѣлаетъ все, что отъ него (м-ра Гудфелло) зависитъ, употребитъ все свое слабое краснорѣчіе, дабы… дабы… дабы смягчить, насколько позволитъ совѣсть, худшія стороны этого крайне запутаннаго дѣла».
Мистеръ Гудфелло добрыхъ полчаса распространялся на эту тему, обнаруживая превосходныя качества своего ума и сердца, но пылкіе люди рѣдко находятъ удачные аргументы — въ пылу рвенія, стараясь услужить другу, они не могутъ избѣжать всякаго рода промаховъ, contre temps и mal à propos — и такимъ образомъ, при самыхъ лучшихъ намѣреніяхъ нерѣдко ухудшаютъ дѣло.
Такъ было и въ данномъ случаѣ съ краснорѣчіемъ «Стараго Чарли»: хотя онъ ратовалъ въ пользу подозрѣваемаго, но какъ-то такъ выходило, что каждое слово его только усиливало подозрѣнія и возбуждало толпу противъ мистера Пеннифитера.
Одной изъ самыхъ необъяснимыхъ ошибокъ оратора было его выраженіе «наслѣдникъ почтеннаго мистера Шоттльуорти», примѣненное къ подозрѣваемому. Присутствующіе вовсе не думали объ этомъ раньше. Они знали, что годъ или два тому назадъ, покойный, у котораго не было родни кромѣ племянника, грозилъ лишить его наслѣдства и воображали, что это дѣло рѣшенное — такой простодушный народъ Рэттльборосцы, — но замѣчаніе «стараго Чарли» сразу навело ихъ на мысль, что вѣдь угроза могла остаться только угрозой. Тотчасъ затѣмъ явился естественный вопросъ cui bono? — вопросъ, который еще болѣе, чѣмъ находка жилета, послужилъ къ обвиненію молодого человѣка въ страшномъ преступленіи. Во избѣжаніе недоразумѣній позвольте мнѣ отвлечься на минутку отъ моей темы, и замѣтить, что крайне лаконическая и простая латинская фраза, которую я сейчасъ употребилъ, переводится совершенно неправильно. «Cui bono», во всѣхъ модныхъ романахъ и повсюду — у мистриссъ Горъ, напримѣръ, автора «Cecil», цитирующей всѣ языки отъ халдейскаго до чиказавскаго, — во всѣхъ модныхъ романахъ, отъ Бульвера и Диккенса до Turnapenny и Энсворта, два хорошенькія латинскія слова cui bono переводятся «съ какою цѣлью» или (какъ бы quo bono) «для чего». Между тѣмъ
